самое-пресамое
финальное произведение

Один Одесский преферансист был в молодости частью преступного мира. Затем он перековался и начал сотрудничать с Одесской телестудией в качестве комментатора свежих криминальных новостей. Он даже книжку написал о впечатлениях полученных в своём бандитском прошлом. И в ней он утверждает, будто год твоего рождения и особенно лето, отмечались критически бурной криминогенной обстановкой в Одессе.

Это редчайший случай, когда печатный текст не смог меня убедить, потом что в то лето я присутствовал там лично и ничего такого не заметил. Что говорит в пользу теории о существовании параллельных миров. Перекованный комментатор и я жили каждый в своём параллельном мире, от которого и получали свои несовпадающие впечатления. Общим оставался лишь номер текущего года. Но не исключено, что два раздельных мира, при всём своём параллелизме могли, время от времени, соприкасаться и это даёт объяснение паре эпизодов с криминальным оттенком в течение совершенно спокойного, в остальном, лета 79-го.

Да, за все мои обходы Одессы и проходы по ней же, мне довелось наблюдать два случая контакта и взаимопроникновения наших параллельных миров. Первый случай произошёл в утреннем автобусе Гвардейское-Одесса, когда молодой жлоб на втором сиденьи слева устроил выговор водителю за незначительное изменение маршрута на городской окраине.

По прибытии на автостанцию у Нового Базара, водитель прибежал из своей кабины в салон автобуса с извинениями и техническими (в какой-то мере чересчур подобострастными) объяснениями. Он был прощён, благодаря заступничеству молодой пассажирки с того же сиденья перед своим столь легко возбудимым спутником...

Второе взаимопроникновение имело место в здании железнодорожного вокзала, где я обратился к милиционеру с вопросом о количестве населения в городе Одессе. За ответом страж порядка послал меня в отделение милиции на первом этаже вокзала. Дежурный лейтенант, услыхав тот же вопрос, сказал мне подождать.

Исполняя его пожелание, я облокотился на разделявшую нас стойку и наблюдал как червячки его красных губ похотливо стискивают, ёлзают и ласкают фильтр его незажжённой сигареты, под аккомпанемент громких возгласов и тяжёлых ударов за моей спиной.

Беглым взглядом в том направлении, я отметил широко открытую дверь в соседнее помещение, где женщина в прозрачной косынке на волосах и в чёрном халате уборщицы умело применяла увесистый держак своей деревянной швабры, вырубая ханыгу задрапированного в одни лишь его красные трусы. Точно такие же красные трусы с узором из синих теннисных ракеток были и на мне, под штанами, разве что не такие линялые по причине приобретения всего пару месяцев назад. Поэтому меня не тянуло досматривать его неизбежное поражение в текущем матче. Обернувшись назад, я опустил свой взгляд в кротком созерцании поверхности высокой стойки, что разделяла меня и лейтенанта… Получив причитавшуюся ему—соответственно роду службы и ранга—квоту наслаждения, офицер всё-таки закурил и сказал, что миллиона пока что нет, но может, тысяч 600 наберётся...

Поэтому во время моего следующего визита в город и опоздав на последний автобус в Новую Дофиновку, я предпочёл провести ночь в скверике внутри кольца дороги перед железнодорожным вокзалом. Он оказался совершенно безлюдным из-за отсутствия освещения в подземном переходе под кольцом.

Избрав наиболее удалённую от фонарного столба скамейку, я лёг. Она оказалась настолько твёрдой, что мне вспомнился Эдгар По, зарезанный на скамейке в Балтиморе, штат Мэриленд, ради $40 литературного гонорара, который он перед этим получил, и поэтому частично вытащил из нагрудного кармана рубашки аванс, полученный мною в тот день на Площади Полярников, типа кокетливой бутоньерки из трёхрублёвок, в целях самовоспитания и развития моей личной храбрости. Движение по кольцу дороги почти прекратилось, а скамейка стала даже ещё твёрже. Но я держал глаза закрытыми из принципа, потому что ночь для сна. Поэтому я не спал, когда послышались тихие звуки осторожных шагов по асфальту.

Он подошёл и около минуты стоял надо мною, лежащим на скамейке, в усах Эдгара По, синей рубашке с коротким рукавом и частично торчащими из кармана банкнотами Советских денежных знаков. Затем он удалился, так же тихо, как и при появлении. Ради принципа и тренировки, я не открыл глаза посмотреть кто.

Утром, я очнулся на той же скамье порядком продрогший и крайне задубелый, но в отличие от великого Американского романтика, живой. Я встал и засунул деньги поглубже. Группа воронов, с карканьем и хлопаньем крыльями, пролетала в рассветном небе. По виду, те же самые, что парили над Нежином в день моего отъезда в Одессу. Сюда явно не по прямой летели. От крыла кого-то в их эскадрильи отделилось перо и, зигзагообразно кувыркаясь, падало в сквер.

Запрокинув лицо, я следил за траекторией пера и шёл на сближение, невзирая на плохо вскопанные грядки с чахлой календулой... Подставив ладонь под перо, я поймал его, вернулся обратно на тротуар аллеи и нежно опустил в урну со словами: –«Не при мне, пожалуйста».

Однако просто думать – мало, надо ещё и придумывать что-то, как выразился Валентин Батрак, он же Лялька, где-то…