(...существует общее понятие «поток сознания», которым предполагается, будто человек способен мысленно (т. е., про себя) комментировать происходящее вокруг либо думать о чём-то постороннем, не имеющем ничего, на первый взгляд, общего с происходящим. Первым литератором применившим идею «потока» принято считать Ирландца по имени Джеймс Джойс, хотя сам он делал попытки подставить некоего Француза, у которого, якобы, перенял приём. Однако задолго перед этим, хоть и в меньших масштабах, «поточные» размышления отмечались у несостоявшейся тёщи князя Мышкина в романе Идиот Фёдора Достоевского.
Таким образом, «поток сознания» явно из разряда открытий, которые приходится делать неоднократно и в различных местах, на всякий, чтоб не затерялись. Сам же «поток», вкратце, доводит до сознания людской расы, что человек способен обмениваться мыслями сам с собой.
То, что творилось со мной в то сумасшедшее лето 79-го, которое оказалось самым прекрасным летом в моей жизни, вряд ли можно назвать «потоком сознания». Поток? Помилуйте! Какое там! Нахлынуло половодье, безудержное, освежавшее каждое из моих пяти чувств в их постоянной неусыпно напряжённой насторожённости.
Я обменивался мыслями не только сам с собою, но и с каждым встречным-поперечным, от мелкого камешка на пыльной обочине дороги и до ночных звёзд влажно мерцающих в вышине.
– Нет, ну вы такое видели?
А те, с высокомерным безразличием, отвечали: –«Видели и похлеще, и не только тут». И продолжали перемаргиваться дальше, как миллионы миллионов лет до нашей эры.
И меня ничуть не напрягало это непрерывное вулканическое извержение неустанного мыслепотока. В конце концов, человеческий мозг использует всего лишь 10 % заложенного в нём природного потенциала. Так пусть разомнётся, сметёт паутину и пыль скопившиеся в остальных процентах!
Разумеется, в рабочее время интенсивность моего одиночного мозгового шторма несколько снижалась – рабочее место казалось более статичным и устоявшимся по сравнению с ежесекундными переменами обстоятельств в жизни улиц большого города. Однако с гордостью могу констатировать, что даже на глубине 38 метров под поверхностью Земли, интенсивность моей умственной деятельности значительно превышала убогий 10%-ный стандарт...)
Шахта «Дофиновка» добывала «кубик» – трёхмерные каменные блоки 20 см х 20 см х 40 см вырезанные из подземных залежей известняка. Для этой цели из котлована образованного давно выработанным карьером круто, но не вертикально, углублялся центральный, он же стволовой, тоннель, от которого там внизу, под 38-метровой толщей других напластований, расходились штольни —тоже тоннели, но пониже и поуже—как ветви от ствола дерева. В конце каждой такой ветви-штольни стояла камнерезная машина, которая и нарезала «кубик» из стены перед своим носом. Такова общая картина с высоты птичьего полёта, если можешь прозревать сквозь земную твердь...
Ну а в частности, моего наставника для работы крепильщиком звали звучным именем древних князей Руси – Ростислав. Однако на это имя он не откликался, оно звучало слишком чуждым даже для него лично, поскольку для всех он был Чарликом и по-другому никто не обращались.
Прежде всего он повёл меня в штольню Машины № 3, потому что трепетал перед её машинистом, которого Чарлик именовал исключительно по отчеству – Капитонович. Будучи мелким бесом, Чарлик всячески подлизывался к Капитоновичу, заслуженному чертяке, который отмотал когда-то срок в десять лет.
Мы с Чарликом шагали с фонарями в руках. Перед спуском в шахту Люда Аксянова, ламповщица, давала каждому фонарь в её пещере, налево от входа в стволовой тоннель. Без света внизу оказываешься во тьме кромешной и, не различая под ногами тонких рельс узкоколейки поверх изредка подложенных шпал, так навернёшься, что мало не покажется. Поэтому в шахте все носят пластмассовые каски и каждое утро перед спуском ставят подпись в журнале, что их только что ознакомили с техникой безопасности и теперь они знают на что идут. Такова традиция.
Температура в шахте неизменно плюсовая, даже зимой. Постоянный штиль и давящая в уши глубоководная тишь наполняют штольни, если никто ни с кем не разговаривает и рядом не работает какой-то механизм… Мы шли и шли вдоль тесной узкой галереи, правая стена – сплошной камень в засечках от камнерезной пилы, а другую загораживает кладка из обломков кубика уложенных всухую. Кладка довольно высокая, но не до самого потолка, который в шахте называется «кровлей», однако об этом чуть позже... Пара привольно висящих проводов «гупера» в белой изоляции тянулась поверх кладки всю дорогу.
Наконец далеко впереди заяснел тусклый жёлтый свет пары электрических лампочек облепленных плотной пылью. Камнерезная машина стояла перед лицом глухой стены и Капитонович сидел, в тишине и безветрии, на её открытом сиденьи в ожидании нас. Он работал без помощника, потому что мечтал когда-нибудь получить 300 руб. за месяц.
Каменная стена проходки перед машиной (4,5 м х 2,5 м) была уже расквадрачена бороздами «зарисовки»—глубокие параллельные пропилы от одной боковой стены до другой пересекались такими же вертикальными, от потолка до пола, и образовывали торцы будущих кубиков. Теперь вгоняешь лом посреди зарисовки и выламываешь кубик. Потом пару кубиков рядом, пока не образуется ниша достаточная, чтобы выломать остальные кувалдой.
Капитонович ждал нас, потому что за минувшие пару дней его машина продвинулась далеко вперёд от места окончания узкоколейки.
Продлив железную дорогу двумя парами 4-метровых рельс (подвезённых днём раньше), мы с Чарликом создали возможность подгонять вагонетки на 8 метров ближе для переброски на них кубиков наломанных из «зарисовки». Однако в шахте вагонеток нет, их там именуют «вагонками» или «капелевками».
(…не исключаю, что в честь белогвардейского генерала Каппеля, но за достоверность не поручусь…)
Когда вагонка сходит с рельсов, ситуация называется «забури́лась», два-три рабочих возвращают забурившуюся обратно, вручную, предварительно освободив от груза, упираясь рогом по полной – так называемый «метод пердячего пара». Потом маленький шахтный локомотив приедет из карьера и вытащит вагонку на-горá, попутно прицепляя те, что дожидаются на выходах из других штолен.
Напиленные в стене проходки кубики обламываются не идеально, поэтому перед следующей «зарисовкой» особо выдающиеся куски сшибаются всё тою же кувалдой. Эти обломки, а также брак—обломившиеся слишком коротко или расщеплённые из-за трещин в породе кубики—служат материалом для продолжения кладки вдоль одной из стен. Без этой кладки-перегородки некуда было б девать песок.
Откуда тут песок? Когда машина, мешая вой электромотора с лязгом цепной пилы, делает пропил в стене, от цепи бьёт длинная струя песка, а не опилок. Щит из металла и стекла прикрывает машиниста от секущих струй, но не от пыли. Высоким барханом растёт груда песка, вокруг машины и если её не перелопатить в «карман» (пространство между кладкой и стеной штольни), не оставит места для узкоколейки.
Вслед за нашей трудовой победы по путеукладке, Чарлик снимает каску с головы и садится в неё сверху, как на горшок, так удобнее, чем на пол или на песок, или на бутовые обломки. Он закуривает Приму, которую стрельнул у Капитоновича и с осторожным подхалимажем вопрошает о значении широкого кроваво-красного пятна в камне правой стены.
Капитонович с важной оттяжкой выдвигает объяснение, что когда тут было море, на нём горел пароход, а когда затонул, отложился в породе красным. Чарлик тут же хихикает, а я отгоняю ненужные мысли, что десятка стандартный срок за убийство, потому что мне нравится Капитонович.
Прежде чем уйти в остальные камнерезные штольни, мы крепим кровлю. Для этого Капитонович врубает машину, чтобы под самым потолком боковой стены пропилить ряд коротких горизонтальных щелей. Ломая ломом перепонки между щелями, получаем глубокую нишу с квадратным входом (20см х 20 см). Точно такую же производим в противоположной стене. Теперь в одну из дыр мы с Чарликом запихиваем конец не слишком толстого бревна, до упора. Второй конец приподымаем к противоположной нише и заводим внутрь, но не до конца, чтоб не вытащить бревно из первой. Это бревно называется «площак». Площак мы подпираем двумя брёвнами покороче—«стояками»—впритык к боковым стенам. Крепление кровли шахты готово.
Откуда взялись три бревна? Очень просто – отошли метров на тридцать обратно в темноту штольни и выдернули какое-то из прежних креплений. Откуда ж ещё? За весь период моей работы в шахте «Дофиновка» туда поступили ровным счётом три бревна. Я собственноручно обдирал их кору приспособой «струг» (типа топора приваренного на конец лома остриком вперёд) перед тем как Славик Аксянов увёз их в стволовой тоннель на вагонке. Так что кровля в штольнях держалась на сэкономленных материалах…
вверх-скок