автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

самое-пресамое
финальное произведение

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   





Из Закарпатья, рассказала Ира, пришёл сигнал о моей неявке по распределению. Гаину Михайловну вызывали в ректорат и требовали открыть моё местопребывание. Припёртая к стене свидетельским показанием ректора Арвата о нашей с ним случайной летней встрече в Одессе, она вынуждена была сдать меня вплоть до шахты «Дофиновка». Теперь ей грозили неприятности на работе, а у меня отнимут диплом, если только Республиканское Министерство Образования не аннулирует моё распределение.

Пришлось незамедлительно отправляться в Киев, до остановки метро им. Карла Маркса и вверх по улице напротив площади Октябрьской Революции, до серокаменного дома в ряду ему подобных, но с министерской вывеской, чтобы подняться по беломраморным ступеням лестницы в паркетный коридор второго этажа, к широкой двери обитой чёрной кожей.

Глава отдела по борьбе с уклонистами, товарищ Баранов, выглядел лет на пять старше меня. Холён, лощён, отёсан, и отшлифовано наполирован как и обязывает должность в таком учреждении. Единственный изъянец в доспехах – одинокий светлый волос на тёмно-сером плече пиджака, поверх изящной обтяжки тонким шерстяным жилетом с мелким вырезом, что прикрывался галстуком в тонюсенькую полоску, продетым под воротничок рубашки в клеточку, надёжно плотную, как из тетради Арифметики для учеников начальной школы – непробиваемые латы.

(...да, потому что мы одежду носим не затем лишь, чтобы проветрить свой дрескод. Хранить нас – вот она зачем, и не только от погоды (что слишком тривиально). Прежде (и важней) всего – хранить нас от людей одетых с большим соответствием текущей ситуации.

Ялтинскую Конференцию помнишь? Сталин, Черчилль в шинелях высшего командного состава своих вооружённых сил? И Франклин Д. Рузвельт, в тисках броненосно носорожьей пары, показывает подбитый ветром демократичный шик. Угадай, чья страна одела траур по лидеру два месяца спустя? Насилу сдерживаю сочувственные слёзы от одного лишь взгляда на его наивный галстук и беззащитную ширинку в снимках Крымской встречи.

Хотя как знать? Мог и устать уж Рузвельт, на самоубийство потянуло...)

Он гладенько протараторил, что государство четыре года несло расходы на моё бесплатное образование, пришло время компенсировать бесплатность и вернуть долг честным трудом в Закарпатье или – диплом на бочку.

Я не тратил время на бесполезные препирательства. Не стал впадать в тактическую тягомотину Мидльшпиля и мелочно доказывать, что с прекращением моих сношений с КГБ на втором курсе, моя стипендия – как в песок ушла и мне пришлось доучиваться с шеи родителей, по десятке в неделю. Всё это частности, а тут шла речь об интересах государства и мы совместно понимали, что зайдено со слишком священного туза, чтобы надеяться на козырной марьяж или длинную масть в трефах, тем более, что в Общаге раз или два за семестр меняли постельное бельё, и я не платил за электричество потребляемое до полуночи. Поэтому свою защиту я построил на моём пылком желании работать на ниве просвещения подрастающих поколений и нигде инде, а лишь на склонах гор Карпатских. Однако как же быть с семьёй?

Он, не задумываясь, предложил мне забрать и Иру, и тебя туда же.

Но как же быть с моей второй, точнее, первой дочкой?

К наличию Леночки товарищ готов не был. По инерции, предложил депортировать её с остальными.

Мне пришлось предъявить паспорт в доказательство, что она продукт предыдущего моего брака. Выдержав нервическую паузу (вполне уместную в подобных мизансценах), я с горечью признал отсутствие информации о местонахождении её матери.

В просторном кабинете запахло «спёртым» матом. Гроссмейстер Баранов не готовился к парированию такого хода. И, угодив в Цуцванг, вынужденно признал, что у меня слишком лихо закрученный сюжет. Я получу свободный диплом—зачёркиваем долги на обоях… то есть, обязанность вернуть долг государству, честный труд, и всё такое—если представлю справку от председателя уличного комитета, что Леночка действительно проживает в Конотопе, по улице Декабристов, 13.

Тем временем отправленный из Одессы тюк прибыл на станцию Нежин. Инструменты не слишком впечатлили тестя, но он был очарован ситечком для заварочного чайника. Пусть не хрустальная, но давняя мечта, по магазинам таких не найти даже за деньги… Мы с Ирой начали уже обсуждать в какую строительную организацию Нежина мне устроиться для скорейшего получения квартиры, когда она вдруг сказала, что мне нужно провериться сначала, так посоветовала её мама.

Меня это даже слегка удивило, ведь медкомиссию всегда проходишь при поступлении, даже без материных советов. Оказывается, мне нужно понять, что тут необходима специальная проверка, на нормальность. Некоторые факты моего поведения вызывали определённые опасения и могли дискредитировать в глазах общественности совершенно респектабельную—в остальном, кроме меня—репутацию семьи родителей Иры.

Например, совсем недавно я вышел на улицу в драных туфлях и я собираю каждую пушинку вокруг коляски ребёнка, и самые элементарные вопросы вызывают у меня слишком долгую задумчивость, и когда Ира была в роддоме, я пришёл домой среди ночи и заявил, будто дождь тёплый. Вдобавок ко всему, Иру потрясло известие из Конотопа о моём изуверском всесожжении плантации конопли и это, хоть и не включалось в список отклонений, говорило о многом.

Возражать на этот марьяж в козырной масти мне было нечем, она права по всем пунктам.

Да, незадолго до разговора, пользуясь тихим и ясным осенним днём, я вышел на прогулку в своих туфлях. Отнюдь не драных, нет, но изрядно обтрёпанных вдоль тротуаров Одессы и просёлочных дорог прилегающего Коминтерновского района. Прогулка навеяла элегическое настроение. Вспоминались далёкие галактики на глади моря у высоких берегов Вапнярки, нескончаемая улица Котовского и до смешного короткая им. Шолом Алейхема, пройденные этими туфлями коричневой кожи с продольными вставками от носка к шнуркам. Они словно космический корабль по возвращении из экспедиции на другой конец вселенной, всё ещё живы, но безнадёжно устарели… Когда я снимал их в прихожей, Гаина Михайловна заметила, что пора переходить на сапоги. Меня умилила такая заботливая внимательность со стороны тёщи...

Не поспоришь и с заторможенностью моих ответов. Всякий обращённый ко мне вопрос запускал неслышный гул компьютера в моём мозгу (хоть я даже и не знал ещё слово «компьютер) для лихорадочных операций ввода комбинаторных вариаций способствующих выдаче ответа, который не утратил бы валидность даже и за пределами необозримо отдалённого будущего.

(...идиот! Всего-то и надо было:

– A?. Ну да...)

Что касается эшелонированной стерильной обороны вокруг твоей коляски, то она уже упоминалась. Однако хотя и совершенно убеждённый в своей невинности, я и не подумал упираться или что-то доказывать—тем более, что за дождь и коноплю оправданий нет—а просто пошёл туда, куда повела меня Ира.

Там оказался коридор второго этажа в незнакомом здании с широкими досками крашеного пола. Было людно. На побелённой стене висел лист ватмана с картиной исполненной цветными карандашами в стиле журналаВесёлые Картинки, где чайник обращался к мочалке с вопросом: –«Ты зачем сказала блюдцу, что я дуршлаг?» По всей видимости, дар учреждению от покровителя искусств приведённого до меня. Молодой человек в офицерском бушлате, без знаков различия, с радостным изумлением всматривался в эту живопись. Фуражка на его голове сидела с весёлым сдвигом набекрень, даже чуть-чуть озорновато.

Ира зашла в какой-то кабинет изложить жалобы. Потом и меня позвали, но разговор не получился. Врач, обращаясь к одной только Ире, заявил, что меня надо везти в Чернигов, а сам он не специалист по таким случаям, даже и не компетентен.

(...в точности как говорил мой отец: –«Сидят, зарплату получают, а чуть что "Я не Копенгаген! Я не Копенгаген!"»...)


стрелка вверхвверх-скок