Черниговская психбольница располагалась за четыре километра от города, с подсказкой, для особо непонятливых, в названии конечной остановки автобуса «4-й километр». Ворота в высокой бетонной стене заведения весьма удобно соседствовали с остановкой. Внутри ограды медучреждение выглядело как комплекс зданий в современном стиле крупноблочной архитектуры способной украсить и городской центр, если бы не загородное местонахождение.
Мы приблизились к этим, облицованным красноватой плиткой, сооружениям различной высоты. Некоторые из них соединялись герметичными мостами переходов на уровне второго этажа, другие наземными галереями. Иру явно угнетал этот угловатый Bau Stile, потому что не каждый приемлет авангардистский минимализм столь характерный для этого направления. Нет, я не пропагандирую рококо или барокко, но работы архитектора Корбюзье мне больше по душе.
Я сопроводил погрустневшую Иру до нужного отделения. В небольшом кабинете с одним окном, нас приняла черноволосая женщина в докторском белом халате по имени Тамара… э-э… Тамара… к сожалению, отчество память не сохранила. А за столом у окна сидел мужчина хорошо тренированной наружности, тоже в белом.
Тамара гостеприимно пригласила нас сесть на мягкий диван под белым холстяным чехлом вдоль стенки, а сама вернулась в кресло напротив. Затем последовала беседа ни о чём конкретно, но когда она спросила меня о моих предпочтениях в музыке, качок под окном принялся громко подсказывать: –«Эстрада, конечно!», и я понял, что его присутствие тут не только гарантия безопасности Тамары на случай, если я окажусь буйный. Поэтому мне пришлось признаться в двоякости предпочтений: Элла Фицджеральд и Иоганн Себастьян Бах ведь я дуру не гоню, когда речь заходит о чём-то главном в жизни.
Тамара сказала Ире, что мои отклонения не носят опасный характер, однако, если Ира хочет и я не возражаю, они могли бы меня подержать для более пристального наблюдения.
Я не возражал, только предупредил, что в субботу у моего брата свадьба, на которую мы с Ирой приглашены и, если Тамара сочтёт это возможным, я бы вернулся на 4-й километр в понедельник. Даю слово.
Тамара благожелательно выразила согласие и проводила нас в коридор. Из-за стеклянной двери в конце его доносился приглушённый шум многочисленного сборища…
~ ~ ~
К тому времени мой брат Саша уже перешёл из ПМС в ХАЗ и работал на каком-то усложнённо-продвинутом фрезерно-шлифовальном станке… ХАЗ, вообще-то, не являлся ХАЗом, а лишь филиалом Харьковского авиационного завода. В филиале самолётов не собирали, а изготавливали запчасти различной конфигурации, паковали в ящики и отправляли в сам ХАЗ или другие его филиалы в других городах. Конотопчане филиал ХАЗа для краткости именовали просто ХАЗ и стремились туда устроиться ради высоких заработков. Саша получал 200 руб. в месяц! У остальных рабочих выходило меньше, потому что там был только один такой сверхточный станок. Следующее преимущество ХАЗа – его его географическое положение на Посёлке, в обед можно сходить домой и похавать.
Имелся всего один, но довольно досадный недостаток – ХАЗ заставлял работать больше восьми часов в день. Нет, трудовое законодательство не нарушалось. Саша покидал рабочее место ровно в пять часов. Однако работа настигала его и дома. Он жаловался мне, что даже наблюдая футбольный матч по телевизору, он прикидывает в уме рабочий план на завтра: какие детали точить с утра, а какие после обеда. Мне жалко было брата, но как помочь ему я не знал...
С зарплатой в 200 руб., на Посёлке можно смело заводить семью. Избранница Саши, Люда, работала в «Оптике» на Зеленчаке, и тоже была с Посёлка. К тому же, она была завидной невестой с двумя отдельными хатами – папиной и маминой. Родители разошлись, но без развода, что сразу же снимало проблему жилья для молодых: не так, так – так. Остаётся только жить припеваючи... Так брат мой стал примаком.
В подарок молодым, Ира хотела купить постельное бельё, но в магазинах даже след простыл всех этих простыней. Плановая экономика развитого социализма оправдывала пропажу Всемирной Спортивной Олимпиадой, которую предстояло через год принимать в Москве, исчезнувший товар понадобится столице для застилки коек в Олимпийской Деревне.
(...забегая вперёд скажу, что и два года спустя постельное бельё оставалось острым дефицитом, мне жутко представить что понаехавшие в Москву всемирные спортсмены вытворяли на койках в той Деревне...)
Поэтому Ира мудро рассудила, что постельное бельё быстро износится, а кувшин из симпатично-красного стекла—если не разбить—может запросто и до серебряной свадьбы простоять в серванте со своими стаканчиками.
Поскольку свадебная суббота совпала с днём рождения нашей матери, я решил подарить ей цветы. Гаина Михайловна настойчиво спрашивала, какие могут быть цветы на двадцать четвёртое ноября, но я всё равно пошёл на базар.
На мосту через Остёр я увидел мужчину с букетом в руках, в сопровождении двух дам. Вид всех троих не имел ничего общего с торговлей, но и место своё на тротуаре они не покидали. Тогда я почувствовал, что они тут неспроста, подошёл и спросил, не продаст ли мне он цветы… Изумлению тёщи не было границ, а я продолжал чувствовать, что где-то в Одессе или в каких-то параллельных ей мирах, мною сделано что-то правильное и благодарные союзники об этом не забыли...
Мы поехали в Конотоп электричкой 15:15. Счастливое событие происходило в трёхкомнатной хате на улице Сосновской, где цветы тоже вызвали общее удивление, которое переросло в изумлённость, когда я вручил их не невесте. Тут Саша вспомнил какой это день и успокоил гостей.
Затем последовала традиционная свадьба примака. Единственное отличие, что в ходе её я бросил курить. Это случилось из-за соседа по застолью, который начал меня убеждать, что невозможно расстаться с этой привычкой, особенно на любой гулянке. Я потушил папиросу и – всё.
(...и до сих пор я некурящий. Даже и не знал, что завязывать так просто – дождись свадьбы брата и – вуаля́! как сказал Пушкин в юношеской пробе пера на Французском...)
вверх-скок