Из Закарпатья, объяснила Ира, поступил сигнал о моей неявке по распределению. Гаину Михайловну вызывали в ректорат, добиваясь, чтоб раскрыла моё местопребывание.
Припёртая к стене свидетельским показанием ректора Арвата, случайно столкнувшегося со мной в Одессе летом, она вынуждена была сдать меня вплоть до шахты «Дофиновка». Теперь ей грозят неприятности на работе, а мой диплом отнимут, если только Министерство Образования УССР не аннулирует моё распределение.
Пришлось утренней электричкой отправиться в Киев, пересесть на метро до станции им. Карла Маркса, и, от Хрещатика, подняться вверх по улице, которая напротив площади Октябрьской Революции, до серокаменного дома по левой стороне, в тесном ряду ему подобных, но с министерской вывеской золотыми буквами, чтобы зайти и подняться беломраморною лестницей в паркетный коридор второго этажа, к широкой, явно рассчитанной на баскетболистов, двери, обитой чёрной кожей.
~ ~ ~
Глава отдела по борьбе с уклонистами, товарищ Баранов, выглядел лет на пять старше меня. Холён, лощён, отёсан, отшлифован и наполирован, как и обязывает должность в таком учреждении.
Единственный изъянец в его безукоризненных доспехах — одинокий светлый волос на тёмно-сером плече пиджака, поверх изящной обтяжки тонким шерстяным жилетом с мелким вырезом, что прикрывался галстуком в тонюсенькую полоску, продетым под воротничок рубашки в клеточку, надёжно плотную, как из тетради Арифметики для учеников начальной школы... непробиваемые латы.
Он гладенько протараторил своё обличение, обкатанное назубок, что государство четыре года несло расходы на моё бесплатное образование, пришло время компенсировать бесплатность и вернуть долг честным трудом в Закарпатье. Или — диплом на бочку.
Я не пытался толочь воду в пустопорожних препирательствах. Не стал впадать в тактическую тягомотину Мидльшпиля, и мелочно доказывать, что с прекращением моих сношений с КГБ, на втором курсе, моя стипендия — словно в песок ушла, и мне пришлось доучиваться с шеи родителей, по десятке в неделю.
Всё это частности, а здесь речь шла об интересах государства, и мы совместно понимали, что зайдено со слишком священного туза, чтобы надеяться на козырной марьяж или длинную масть в трефах, тем более, что в Общаге дважды за семестр меняли постельное бельё, и к тому же, я не платил за электричество, потребляемое до полуночи. Поэтому, свою защиту я построил на моём пылком желании работать на ниве просвещения подрастающих поколений, и нигде инде, а лишь на склонах гор Карпатских. Однако как же быть с семьёй?
Он, не задумываясь, предложил мне забрать и Иру, и тебя туда же.
Но как же быть с моей второй, точнее, первой дочкой?
К наличию Леночки товарищ готов не был. По инерции, предложил депортировать и её, с остальными.
Мне пришлось предъявить паспорт в доказательство, что она продукт предыдущего моего брака. Выдержав нервическую паузу (вполне уместную в подобных мизансценах), я с горечью признал отсутствие информации о местонахождении её матери.
В просторном кабинете запахло «спёртым» матом. Гроссмейстер Баранов не готовился к парированию такого хода. И, угодив в Цуцванг, вынужденно признал, что у меня слишком лихо закрученный сюжет. Я получу свободный диплом — зачёркиваем долги на обоях… то есть, обязанность вернуть долг государству, честный труд, и всё такое — если представлю справку от председателя уличного комитета, что Леночка действительно проживает в Конотопе, по улице Декабристов, 13.
~ ~ ~
Тем временем, отправленный из Одессы тюк прибыл на станцию Нежин. Инструменты не слишком впечатлили тестя, но он был очарован ситечком для заварного чайника. Пусть не хрустальная, но давняя мечта, по магазинам таких не найти. Даже и за деньги…
Мы с Ирой начали уже обсуждать, в какую строительную организацию Нежина мне устроиться для наискорейшего получения квартиры, когда она вдруг объявила, что мне сначала следует провериться, так её мама посоветовала.
Меня это даже малость удивило: при поступлении всегда проходишь медкомиссию, тут материнские советы ни к чему.
Как оказалось, совет касался спецпроверки, на нормальность. Некоторые странности моего поведения вызвали серьёзные опасения. Они могут подорвать репутацию всеми уважаемой семьи родителей Иры. В глазах общественности.
Например, на прошлой неделе я вышел на улицу в драных туфлях. А эти мои сборы малейшей пушинки вокруг коляски ребёнка? Не говоря уже о том, что самые элементарные, бытовые вопросы заставляют меня слишком долго думать. Кроме того, когда Ира была в роддоме, я явился домой среди ночи и заявил, будто дождь тёплый!
Ну и, конечно же, Иру потрясло известие из Конотопа о моём изуверском всесожжении плантации конопли, которое, хоть и не включалось в список отклонений, говорило о многом.
На такой заход по козырям, мне было нечем возразить, она права по всем пунктам.
Да, незадолго до разговора, пользуясь тихим и ясным осенним днём, я вышел на прогулку в своих туфлях. Отнюдь не драных, нет, но изрядно обтрёпанных тротуарами Одессы и просёлками прилегающего Коминтерновского района.
Прогулка навеяла элегическое настроение. Вспоминались далёкие галактики на глади моря, у высоких берегов Вапнярки, нескончаемая улица Котовского и до смешного короткая им. Шолом Алейхема, пройденные этими туфлями коричневой кожи, с продольными вставками от носка к шнуркам. Они словно космический корабль по возвращении из экспедиции на другой конец вселенной, всё ещё живы, но безнадёжно устарели…
Когда я снимал их в прихожей, Гаина Михайловна заметила, что пора переходить на сапоги. Меня умилила такая заботливая внимательность со стороны тёщи...
Не стану отрицать и заторможенность моих ответов. Всякий обращённый ко мне вопрос врубал неслышный гул компьютера в моём мозгу (хотя слово "компьютер" я ещё не знал) для торопливых вариативно комбинаторных операций для выдачи ответа, который не утратил бы валидность даже и за пределами необозримо отдалённого будущего.
(...идиот! Всего-то и надо было:
— A?. Ну да...)
Что касается эшелонированной стерильной обороны вокруг твоей коляски, то она уже упоминалась.
Однако, пусть даже совершенно убеждённый в своей невинности, я не стал упираться, что-то там доказывать — тем более что за дождь и коноплю мне не оправдаться. Я просто пошёл туда, куда повела меня Ира.
Там оказался коридор второго этажа в незнакомом здании с широкими досками пола крашеного красным. Было людно. На побелённой стене висел лист ватмана с картиной, исполненной цветными карандашами в стиле журнала "ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ", где чайник обращался к мочалке с вопросом: «Ты зачем сказала блюдцу, что я дуршлаг?»
По всей вероятности — дар учреждению от какого-то покровителя искусств из приводимых до меня... Молодой человек в офицерском бушлате, без знаков различия, с радостным изумлением всматривался в эту живопись. Фуражка на его голове сидела с весёлым сдвигом набекрень... даже чуть-чуть озорновато.
Ира зашла в какой-то кабинет изложить жалобы. Потом и меня позвали, но разговора не получился. Врач, обращаясь к одной только Ире, заявил, что меня надо везти в Чернигов, а сам он не специалист по таким случаям, даже и не компетентен.
(...в точности, как говорил мой отец: «Сидят, зарплату получают, а чуть обратишься, так сразу: "Я не Копенгаген! Я не Копенгаген!"»...)
вверх-скок
(...да, потому что мы одежду носим не затем лишь, чтобы проветрить свой дрескод. Оборонять нас — вот назначение её, и не только от погоды (что слишком тривиально). Прежде (и важней) всего — защитить нас от одетых более соответствующим текущей ситуации образом.
Ялтинскую Конференцию помнишь? Сталин, Черчилль — в шинелях высшего командного состава своих вооружённых сил? И Франклин Д. Рузвельт, в тисках из этой броненосно носорожьей пары, показывает подбитый ветром демократичный шик. Угадай, чья страна надела траур по лидеру два месяца спустя? Насилу сдерживаю сочувственные слёзы от одного лишь взгляда на его наивный галстук и беззащитную ширинку, рассматривая исторические снимки Крымской встречи.
Хотя как знать? Мог ведь и устать уж Рузвельт, на самоубийство потянуло... Ну, так ноу про́блем, мистер Президент — вот Вам два Дантеса!..)