~ ~ ~
Шахта «Дофиновка» добывала «кубик» — трёхмерные каменные блоки 20 см х 20 см х 40 см, вырезанные из подземных залежей известняка. Для этой цели из котлована, образованного давно выработанным карьером, круто, но не вертикально, углублялся центральный, он же стволовой тоннель, от которого там внизу, под 38-метровой толщей других напластований, расходились штольни —(тоже тоннели, но пониже и поуже)— как ветви от ствола дерева.
В конечной точке каждой такой ветви-штольни стояла камнерезная машина, которая и нарезала «кубик» из стены перед своим носом.
Такова общая картина с высоты птичьего полёта, если, конечно, умеешь прозревать сквозь земную твердь…
. .. .
Ну, а в частности, ментор, обучавший меня тонкостям крепильщицкой профессии, носил звучное княжеское имя времён древней Руси-Матушки — Ростислав. Однако на него он не откликался, имя звучало слишком чуждым даже для него лично. Для всех он являлся Чарликом, и по-другому его никто не звал.
Прежде всего, он повёл меня в штольню Машины № 3, потому что трепетал перед её машинистом, которого Чарлик именовал исключительно по отчеству — Капитонович. Будучи мелким бесом, Чарлик всячески подлизывался и лебезил перед Капитоновичем. То был заслуженный рогатый, когда-то отмотавший срок в десять лет.
Шагая, мы с Чарликом держали фонари в руках. Перед спуском в шахту, ламповщица Люда Аксянова, давала каждому фонарь в её пещере, налево от входа в стволовой тоннель. Внизу, без света, оказываешься в такой кромешности, что не различишь тонких рельсин узкоколейки на изредка подложенных шпалах. Один спотык и — навернёшься так, что мало не покажется. Не снабжён людской организм рефлексами для падений в темноте.
Вот почему в шахте на всех, поголовно, — пластмассовые каски, а перед спуском вниз, рабочий день начинается твоей распиской в общем журнале, что тебя только что ознакомили с правилами техники безопасности и теперь ты осознал, на что идёшь. Такова традиция.
Температура в шахте неизменно плюсовая, даже зимой. Постоянный штиль и глубоководная, непривычная ушам тишь переполняют штольни, если только никто ни с кем не разговаривает, или не шумит механизм работающий неподалёку…
. .. .
Мы шли и шли вдоль тесной узкой галереи, правая стена — сплошной камень в засечках от камнерезной пилы, а стена напротив скрыта кладкой из обломков кубика, уложенных насухо. Кладка довольно высока, примерно по шею, всего с полметра не достаёт до низкого потолка, который в шахте называется «кровлей», однако об этом чуть позже...
Два небрежно протянутых поверх кладки «гупера» в белой изоляции сопровождали нас всю дорогу.
Наконец, далеко впереди замерцал тусклый жёлтый свет, пробившийся сквозь корку плотной пыли на паре электрических лампочек. Камнерезная машина стояла не шевелясь перед лицом глухой стены, и Капитонович сидел, в тишине и безветрии, на её открытом сиденье, в ожидании нас. Он обходился без помощника из-за своей мечты однажды заработать 300 руб. в месяц.
Каменная стена проходки перед машиной (4,5 м х 2,5 м) была уже расквадрачена бороздами «зарисовки» — глубокие параллельные пропилы от одной боковой стены до другой пересекались такими же вертикальными, от потолка до пола, и образовывали торцы будущих кубиков. Теперь вгоняешь лом посреди «зарисовки» и выламываешь кубик. Затем ещё пару-другую близпропиленных кубиков, пока не образуется ниша достаточная, чтоб остальные выламывать кувалдой.
Капитонович ждал нас, потому что за минувшие пару дней его машина продвинулась далеко вперёд от места достигнутого узкоколейкой.
Продлив железную дорогу двумя парами 4-метровых рельс (подвезённых днём ранее), мы с Чарликом создали возможность подгонять вагонетки на 8 метров ближе — для укладки на них кубиков, наломанных из «зарисовки». Однако в шахте вагонеток нет, их там именуют «вагонками» или «капелевками».
(…не исключаю, что в честь белогвардейского генерала Каппеля, но за достоверность предположения не поручусь…)
Сошедшую с рельс вагонку называют «забурившейся сукой». Для исправления такой ситуации, два-три рабочих вскантовывают вагонку обратно, вручную, предварительно освободив от груза, упираясь рогом по полной — в шахтном обиходе метод именуется «пердячим паром».
Впоследствии маленький шахтный локомотив приедет из карьера и вытащит вагонку на-горá, попутно прицепляя «капелевки», что дожидаются на выходах из прочих штолен.
. .. .
Напиленные в стене проходки кубики обламываются не идеально, поэтому (перед началом наброска дальнейшей «зарисовки») особо выдающиеся куски камня сшибаются всё тою же кувалдой. Эти обломки, а также брак — кубики, обломившиеся слишком коротко, либо расщеплённые вдоль из-за трещин в породе, — служат материалом для продолжения кладки насухо под боковой стеной штольни. Без этой кладки-перегородки некуда было б девать песок.
Откуда тут песок? Когда машина, мешая натужный вой электромотора с лязгом цепной пилы по камню, делает пропил в стене, из-под цепи фуганит длинная струя песка, а не опилок. Щит из металла и стекла прикрывает машиниста от секущих струй, но не от пыли.
Высокий песчаный бархан растёт и ширится вокруг машины, и если эту груду не перелопатить в «карман» (пространство между кладкой и стеной штольни), не будет места для узкоколейки.
. .. .
В ознаменование нашей трудовой победы в путеукладке, Чарлик снимает каску с головы и садится, подложив её под зад словно горшок. Это комфортнее, чем опускаться на пол или на песок, или на каменный обломок, он же «бут».
Закурив «Приму», стрельнутую у Капитоновича, он и с осторожным подхалимажем задаёт вопрос — а что бы оно значило, вон то широкое кроваво-красное пятно в камне стены по правую руку.
Капитонович, с важной оттяжкой, выдвигает объяснение, мол, когда тут было море, на нём пароход горел, а как пошёл на дно, то отложился в породе красным. Чарлик с готовностью хихикает, а я отгоняю ненужные мысли, что «десятка» — это стандартный срок за убийство, потому что мне нравится Капитонович.
. .. .
Прежде чем уйти в остальные камнерезные штольни, мы крепим кровлю. Для этого Капитонович врубает машину, чтобы под самым потолком боковой стены пропилить ряд коротких горизонтальных щелей. Ломая ломом перепонки между щелями, получаем глубокую нишу с квадратным входом (20 см х 20 см).
Точно такая же, и таким же точно методом, производится ниша в противоположной стене. Теперь в одну из дыр мы с Чарликом запихиваем конец не слишком толстого бревна, насколько влезет.
Второй конец приподымаем к противоположной нише и заводим внутрь, но не до упора, чтобы не выдернуть бревно из первой. Это бревно называется «площак». Площак мы подпираем двумя брёвнами покороче — «стояками» — впритык к боковым стенам. Крепление кровли шахты — готово.
. .. .
Откуда взялись три бревна? Проще некуда — отошли метров на тридцать вспять, в темноту штольни, и выдернули какое-то из предыдущих креплений. Откуда же ещё? За весь период моей работы в шахте «Дофиновка», туда поступили ровным счётом три бревна.
Я собственноручно в карьере обдирал кору с них приспособой «струг» (типа топора приваренного на конец лома, остриком вперёд), перед тем как Славик Аксянов увёз брёвнышки —(голыми до белизны подвенечных платьев)— на капелевке в стволовой тоннель. Так что кровля в штольнях держалась на сэкономленных материалах…
Иногда кровля начинает «капать» или «дождить». Симптомом служит треск, а с потолка отрываются и падают на пол куски породы. Типа обвала, но не наглухо.
Чарлик попал под такой «дождь» у меня на глазах, когда выдёргивал очередной «сэкономленный» площак.
Ему повезло, он лежал в «кармане», между стеной и кладкой, на высокой, почти до потолка песочной куче. У каменной плиты, капнувшей с кровли, не оставалось места для разгона и другого выбора, кроме как просто лечь ему на грудь, мягко так. Не слишком крупный каменный кусок, полметра на полметра и толщиной в десять.
Он вылез из-под обломка, и у него сразу нашлась собственная «Прима». Закурив, Чарлик комфортно сел на горшок из каски, и тут же начал вспоминать Алика Армянина.
Когда над тем «задождило», Алику пришлось пятиться шестнадцать метров, задом-наперёд. Бегом конечно. На развороты времени не оставалось. Кровля трещит и валится, — «дождь» догоняет. Так вот и бежал, пятками вперёд, вопя, как оглашенный: «Ебал шахту! Ебал деньги!» — однако в спешке, не успевал выговорить кто именно.
Без имени — конкретика теряется. Да, морфологически, можно угадать, что исполнитель был мужского рода и действовал в одиночку. Однако в целом — информация расплывчата...
В общем, кровля шахты, она — не крыша в привычном понимании...
вверх-скок
(...возникшее сто лет назад понятие «поток сознания» существует и поныне, предполагая будто человек способен мысленно (т. е., про себя) комментировать происходящее вокруг, или случайно думать о чём-то постороннем, не имеющем ничего, на первый взгляд, общего с тем, что вокруг него творится.
Первым литератором, применившим идею «потока», принято считать Ирландца по имени Джеймс Джойс, хотя сам он делал попытки подставить некоего Француза, у которого якобы перенял приём. Однако задолго перед этим, хоть и в меньших масштабах, «поточные» размышления отмечались у несостоявшейся тёщи князя Мышкина, в романе «Идиот» Фёдора Достоевского.
Таким образом, «поток сознания» явно из разряда открытий, которые приходится делать неоднократно и в различных местах, на всякий, чтоб не затерялись. Сам же «поток», вкратце, доводит до сознания людской расы, что человек способен обмениваться мыслями с немного задумчивым самим собой.
Пережитое мною в то сумасшедшее лето 79-го, которое на поверку оказалось самым прекрасным летом в моей жизни, вряд ли можно назвать «потоком сознания». Поток? Помилуйте! И близко нет! Нахлынуло половодье — безудержное, освежавшее каждое из моих пяти чувств, держа их в постоянной неусыпно напряжённой настороженности.
В круг, с которым я общительно обменивался мыслями, входил не только сам я, но и каждый встречный-поперечный, будь то хоть мелкий камешек на пыльной обочине дороги.
Один раз вместо камешка там валялась костяшка (пластмассовая белая домино с чёрными крапушками "пусто-три").
— Ну а кто бы сомневался! — сказал я ей, — Ничто ниоткуда не берётся и никуда не исчезает. Закон сохранения материи с уроков Бинкина.
Иногда я приставал даже к ночным звёздам, что влажно мерцали в тёмно-лиловой вышине.
— Нет, ну вы такое видели?
А те, с высокомерным безразличием, отвечали: «Видали и похлеще, и не только тут». И продолжали перемаргиваться дальше, как миллионы миллионов лет до нашей эры.
И меня ничуть не напрягало такое вулканическое извержение непрерывного мыслепотока. В конце концов, человеческий мозг использует всего лишь 10 % заложенного в нём природного потенциала. Так пусть разомнётся, сметёт паутину и пыль скопившиеся в остальных процентах!
Разумеется, в рабочее время интенсивность моего одиночного мозгового шторма несколько снижалась — рабочее место казалось более статичным и устоявшимся, по сравнению с ежесекундными переменами обстоятельств в жизни улиц большого города. Однако с гордостью могу констатировать, что даже на глубине 38 метров под поверхностью Земли, интенсивность моей умственной деятельности значительно превышала убогий 10 %-ный стандарт...)