Я омыл руки и лицо водой из-под крана в туалете, потом поднялся на этаж выше, в громадный зал для одного меня. Откуда ни возьмись, возникла одинокая официантка, и я заказываю суп.
Она отходит, а я вдруг замечаю складочку на белой скатерти стола — кто-то неловко обращался с утюгом. Возложив ладонь на скатерть, я повёл рукой, слегка. Складки — как ни бывало...
...ну ещё бы, после стольких переглаженных пелёнок запросто сниму любую складку, одним лишь прикосновением...
Приблизилась официантка и вышла снова, не нарушая тишины в тенистом зале. Я приступаю есть суп, рыбный, по рецептам портового города. На невысокой эстраде неподалёку хранят молчание динамики и усилители отсутствующей ресторанной группы.
...и что бы такое послушать?.. что-нибудь лёгкое… ладно, пусть будет The Smokie...
Щёлкаю пальцами.
Ни звука.
...что?! я не всемогущ?! или тут у них по-другому включается?.,
Тут-то и грянуло оно, сокрушительное, как нежданный удар в сплетение, чувство просчёта. Где-то случился непоправимый промах. Я допустил жуткую ошибку.
Совсем не могу есть этот суп. Рис превратился в ракушки, стёртые в порошок, и те осели на дно тарелки слоем мелких перламутровых осколков.
...где-то что-то катастрофически не то, я упустил, не так истолковал… но что?!
В напряжённом раздумье, я начинаю похаживать между столов, туда-обратно. Подошедшей официантке объясняю, что я не могу есть, я что-то забыл.
— Что?
— Мой пиджак в туалете,— говорю первое, что взбрело на ум.
И в тот же миг распахивается дверь зала, аккуратненький пенсионер провозглашает, что мой пиджак внизу, в раздевалке.
Я спускаюсь вниз — к барьеру раздевалки, где женщина, с Одесским сочным говорком, передаёт мне пиджак, принесенный старичком из туалета.
— А карманы же ж полные были,— говорит гардеробщица с горьким укором, понятным нам обоим. Это она сказала, что Солнечный Город меня всё же дождался и одарил всячески, а я растерял дары из-за непростительно глупой ошибки, хоть и не знаю какой.
Я уныло иду наверх — расплатиться за суп из молотого перламутра…
~ ~ ~
Это как в той настольной игре — поднимаешься всё выше и выше по извилистой тропке из цифр, а потом проваливаешься в трубу, прочерченную до самого низа. Выззз!..
Я выкатился на улицу из ресторана «Братислава», где сознательно оставлял пиджак в туалете, потому что в нём документы и деньги, а я уже достиг и оказался в новом блистающем мире, где нет нужды ни деньгах, ни в документах.
По пути к автобусной станции, замечаю длинную прореху в своих штанах. От бедра. Шов лопнул книзу от правого кармана, поверх ляжки. И дальше иду уже, покрыв дыру снятым пиджаком с пустыми карманами — рассыпал, не сумел сохранить подарки…
Распахнутая настежь ячейка автоматической камеры, где я оставлял портфель и сумку — пуста.
На последний рубль я купил билет до Южного и, вместе с копейками сдачи, сунул в задний карман. Автобус битком, пассажиры тесно стоят в проходе. Моя соседка по сиденью неслышно вздыхает, трёт несводимое пятно на ткани своей юбки.
Я знаю — она запятнана из-за моей промашки. И по моей же вине, душный автобус тормозит перед всеми и каждым, красным от гнева, светофором. Потом он надолго застревает на перекопанной траншеями улице, пропуская нескончаемую дружину унылых пионеров, что плетутся в пыли вдоль земляных куч... Моя вина — испортил праздник...
Мало-помалу, автобус выбрался из города. Пассажиры безвозвратно покидали его на остановках. Но я дождался и сошёл на предпоследней — неправильно явиться в Южный с дырой, как рана от копья в бедре у Спартака.
На окраине посёлка, я почтительно приветствовал пацана лет двенадцати, а затем попросил иголку с ниткой. Он понимающе отвёл меня в укромную заросль бурьяна, за оградой из неравномерно крупных параллелепипедов светлого камня в кладке с широкими швами раствора.
Он убежал и вернулся с другом, у которого имелась при себе игла на длинной чёрной нити.
Пацаны уселись на забор, спиной ко мне. Я снял штаны и начинаю зашивать лопнувший шов. По ту сторону каменной стенки, визжат тормоза, ревут и грохочут моторы машин по трудным дорогам нескончаемой вселенской битвы.…
Приятели сидят, как будто они вовсе не при чём, и это не у них за спиною, в густых бурьянах, член РВС штопает набедренную рану…
С искренней благодарностью, я вернул им иглу и всё ещё достаточно длинную нить. Оставшись один, я опускаюсь под Яблоню, достаю «Беломор», закуриваю, а остаток обгоревшей спички вгоняю в землю целиком, чтоб хорошо угасла.
О! Как она взвыла! Истошным, отчаянным воплем — та пегая корова под деревом неподалёку, вскинув протестующую морду к небесам... Да не знал же я! Что всё настолько тесно переплетено одно с другим, и так срослось!
~ ~ ~
Потом я шёл через густой Ивняк, а в небе, поверх него, зависла птица, крупная, как будто аист. Он реял там почти неподвижно. Крылатое окружение помельче, так же не шевелясь, приклеились к воздуху по обе стороны…
...так вот он — вышний Главный… Бог ты или Дьявол, или Что ещё, мне уже не понять… суматошный мир сплёлся в слишком неразборчивую путаницу… и вот он — я, без всего, только документы, карманный блокнот, ручка и платок с небольшим парусником... давай же заключать договор, так ведь оно вроде заведено?
Достаю ручку и автобусный билет. Не зная, как составляют подобные контракты, я просто ставлю подпись под колонкой цифр, выбитых кассовым аппаратом автостанции. Ручку кладу в карман, а билет — на листья гибкой ивовой развилки. Оборачиваюсь спиной к документу — играем по честному, без подглядки.
Дуновение, подобное порыву ветра, взвихрило кусты... Когда я обернулся, билет всё так же возлежал в той же развилке, однако перевёрнут обратной, чистой стороной кверху… так вот какая у тебя подпись? чётко! такую не подделать...
Из зарослей я вышел к высокому кирпичному зданию, что смахивало на центральный склад завода КПВРЗ, и там стал спрашивать у встреченных, где отдел кадров. Мне сказали, что всё уже закрыто, но после второй смены будет автобус в город, мне надо подождать.
~ ~ ~
Ждать пришлось долго, потом я долго ехал через ночь маленьким автобусом ПАЗ. Попутчики, по двое-трое, сходили на тускло освещённых улицах, пока шофёр и мне не сказал покинуть безлюдный салон ПАЗа, на углу широкой пустой площади.
Впереди мерцал жёлтый свет фонарей в узкой улице, и я пошёл между её заборов, потом свернул налево, на следующем раздорожье повторил этот выбор. Сухое цоканье когтей по асфальту шло следом, за моей спиной, не отставая. Судя по звуку, пёс был здоровенный, но я совсем не боялся и не оглядывался, просто медленно шагал дальше.
Впереди открылась всё та же широкая площадь, и я остановился, не доходя метров двадцать, потому что тут был мой пост. Жёлтый световой конус охватывал одиночный столб с фонарём, но я стоял вне круга, размыто очерченного светом по асфальту, и он не мог дотянуться до моих ног.
Из чёрного силуэта пятиэтажки слева, осторожной рысцой, кошка пересекла дорогу — раствориться в тёмном дворе хаты за забором справа, где её встретил радостный звяк собачьей цепи. Свиданка противоположностей. Иногда даже рабам перепадает...
Ночь продолжалась, а я стоял не шевелясь, делая вид, что даже не догадываюсь, и не имею отношения к невыносимо скрежещущей кутерьме за горизонтом, где, визжа металлом, стопорилось движение гигантских шестерней вселенского механизма — из-за моей непоправимой ошибки…
~ ~ ~
Когда у меня за спиной затормозил самосвал, я обернулся, но не уступил дороги, а только вскинул вверх правую руку, потому что это — мой пост.
Сидящим в кабине не хватало голов, непроницаемо чёрная тьма срезала их по самые плечи, облитые жёлтым фонарным светом.
Водитель, когда спустился из кабины, оказался с головой, и даже в кепке. Он бережно отвёл меня в сторону. Я не противился.
Самосвал уехал, увозя второго, с аспидно-чёрной тьмой на плечах. Чёрным прочертились на дороге следы его покрышек. Так нельзя оставить — тьма последует по этим указующим отметинам. Я принялся затирать их подошвами моих туфель. Надолго ли хватит их?
В ответ поднялся ветер, со стороны площади прибежала распахнутая газета, потереться об мою ногу. Я различил заголовок "Гробница Князя". Долго же ты добиралась. Она шелестнула прощально, и поскользила дальше по асфальту.
Небо посерело… Утомлённая псом, но довольная, кошка осторожно перешла дорогу, обратно к пятиэтажке. К своей барской дневной жизни, на чердаках высшего света. Жалобный скулёж отчаяния и умоляющее бренчанье цепи звучали ей вслед.
Наступил рассвет нового дня, но я всё так же стоял там, пока женщина в белом не пересекла дальний край площади, справа налево, к углу, который не просматривался с моего поста.
Вскоре старуха в чёрном поковыляла в том же направлении, толкая детскую коляску. Но я знал, что никакого младенца в коляске нет. Это она толкала яйца. Белые, круглые, как шары бильярда. Яйца. Гроздьями.
Мне стало ясно, что теперь можно оставить свой пост, и я вышел в безлюдье площади…
Дальше и дальше шагал я, не нарушая тишины пустых улиц, пока не свернул в открытую проходную какой-то фабрики.
В тесной дежурке, я попросил воды у высокого старика в очках, чёрной робе и кепке. Он дал мне стакан воды, и мы оба внимательно следили: проглочу ли я чёрную соринку, что плавала на поверхности?
Я выпил до дна. Соринка осталась на стенке стакана. Чёрный старик сказал мне, как пройти в Бюро по трудоустройству...
вверх-скок