Помимо действующих штолен, в шахте есть ещё и заброшенные, где пригодный пласт камня выработан и дальнейшая выработка бесперспективна, а то и слишком опасна. Ход в такие штольни замуровывают бракованным кубиком, который называется «бут». Однако при закупорке штолен кладка ведётся уже не всухую, а на раствор, чтоб сквозняки не получались.
Правда, не все заброшенные штольни замурованы. Однажды мастер показал мне аварийный выход. Как раз такая вот незамурованая штольня выводит в бывший стволовой тоннель, где, в каком-то из прошлых времён, вагонки ещё лошадьми таскали. Старый тоннель тоже начинался в стене карьера, однако выше нынешнего.
Ну а в шахте из дней минувших тоже свои штольни... Когда Чарлик в отпуск ушёл, и я остался крепильщиком-одиночкой, то в тех штольнях площаки выдёргивал.
Один раз возвращаюсь в новую половину шахты, в штольню машины № 4, такой весь гордый и довольный — ну, как же! в одиночку бревно припёр. Ещё и острю тупым концом: «Машине № 4, по спецзаказу, прямиком из Рио де Жанейро!»
С плеча бревно сронил, а эта сука — тресь! — точно пополам. Слишком древний материал оказался.
Но всякие сплетни, будто я по заброшенным штольням без фонаря шастаю — полная брехня. Толчком к подобным вымыслам стала моя привычка выключать фонарь, если у кого-то рядом горит.
Сам не пойму зачем, ведь всё равно же, после смены, Люда его на зарядку поставит.
Чёрный провод от лампы фонаря заходит в брезентовую сумочку на лямке, чтобы одевалась на плечо. А в ней аккумуляторная коробка с цифрой. Фонарь, с коряво выписанной "16" на коробке — это мой.
Но в заброшенных штольнях я его не выключал, и один раз, в его луче, увидел неземную красу. Издалека.
Смотрю и не пойму — что это оно там такое белое поблескивает под кровлей, посреди всей окружающей подземной немоты.
Описать невозможно, Ну, как бы вроде клочкасто-лапчатая инопланетная структура, чисто белая, или из глубин океана, куда батискафы не доныривают. А в её строении — крохотные блестки, типа из мелких бриллиантов. Переливаются под светом фонаря. Красиво — аж жуть берёт.
А у меня топор в руке, для проверки площаков на гнилость. Топор просвистал в темноте, поверх луча, и белизна опала на пол. И — вместо необъяснимой красоты — стою над широким плевком. Тут только мне дошло, что это гирлянда плесени была.
Потом ещё такие же гирлянды попадались, но всё только одни коричневые — в наказание, что чистую красоту убил.
Вскоре Чарлик вернулся из отпуска, и на шахту поступил Вася. Он стал крепильщиком, а меня перевели помощником машиниста камнерезной машины.
Конечно не так уж романтично, как шастанье по древним штольням без фонаря, и машина уши рёвом набивает, а нос и рот завязан повязкой от пыли, которая столбом, но зато — ба! Знакомые всё лица! Братки не разлей вода: Лом, Совок и Кувалдо́метр!.
~ ~ ~
Однако всё вышесказанное являлось таким лишь на первый, непросвещённый, взгляд. Что же на самом деле производила шахта «Дофиновка», под негласным надзором главного из главных, он же Яковлевич?
Да разное. Кому что... Jedem das Seine.
Инженера шахты Пугачёва, с его пирамидально правильным носом, который возникал внизу раз в месяц минут на пять, интересовало только золото. Вернее — золотой песок. Прицыкнет клыком в золотой фиксе, и у машиниста негромко спрашивает: «Что, есть песочек сегодня?»
Когда я (непреднамеренно) услышал, как он это говорит, то начал после каждой смены вытряхивать карманы своей робы. Меня на золото не купишь! Тем более что без понятия, как превращать песок в презренный металл… Толик, машинист с машины № 2, аж опупел, когда увидел, от чего я избавляюсь.
Но там из него точно золото изготовляли, а потом под видом алюминиевых отливок штабелевали в бурьяне, рядом с общежитием. Точь-в-точь как слитки банковского золотого запаса, только цвет алюминиевый, для маскировки конечно.
Мастер мне, почти что прямым текстом, об этом так прямо и сказал, когда только он и я проходили мимо: «Такая ценность, и никто не догадается поднять. Валяются тут»...
А откуда и с какой целью на шахте по добыче камня возьмутся алюминиевые слитки?
~ ~ ~
Что же касается самих кубиков, то здесь вопросов нет — это души. Машина № 5, например, где машинистом Гитлер или же Адольф (ну, во всяком случае, никак иначе его никто не называл, а только Адольф или же Гитлер), производила людские души.
Иван, с машины № 1, громко обижался, что когда его вагонки наверх выкатят, то много кубиков бракуют, а от Адольфа — да хоть и треснутые, или, там, короткие — всякий бут проходит.
Но если вдуматься, то так оно и есть — ведь много попадается людей с изъянами души. И, что парадоксально, его тёзка — Гитлер,— столько душ погубил, а этот тут под землёй их на тяп-ляп штампует да ещё над Иваном подсмеивается.
Для кого пилят души остальными машинами, я могу только догадываться. Архангелам? Демонам? Титанам?
Вот это-то и удручало меня сильнее всего — моё невежество. Да, я, конечно, чувствовал, что я — избранный, но при этом оставался до слёз безграмотным избранным, типа пешки в игре, правила которой всем известны кроме тебя.
Продвижение к пониманию шло методом проб и ошибок, наощупь, по наитию. Иногда случались озарения, как в том случае, когда после смены я поехал на грузовике в Новую Дофиновку за съестным на завтрашний обед.
Среди рабочих в кузове находилась женщина в летах, а на голове — косынка. Грузовик как раз отъезжал от общежития, и тут в дверях показалась Бессарабка с ребёнком на руках. «Ой, какая деточка-красавичка!»— с этими словами женщина распустила косынку у себя на голове и повязала заново, но уже по-другому как-то...
Вернувшись домой через поля вдоль лесополосы, я зашёл в свою комнату, но отдыхать не получалось — годовалая девочка бессарабской семьи захлёбывалась визжащим криком, а её мать, не зная как унять ребёнка, носила её по коридору — из конца в конец, качала на руках, напевно приговаривала «а-а-á!», но безрезультатно.
Я плохо переношу детский плач, но общежитие не электричка, где можно перейти в другой вагон. И вдруг мне вспомнилась, как попутчица по кузову перевязала свою косынку на другой манер, нахваливая этого, тогда ещё молчавшего ребёнка.
Выйдя в коридор и молча, но упорно глядя на мать младенца, я вынул мой платочек из кармана, развернул его и сложил заново, но уже на другую сторону, после чего отправился в овраг, достать воды из колодца.
По возвращении, меня встретил радостный взгляд женщины — девочка у неё на руках была совершенно спокойна, а на голове у неё появилась косыночка завязанная узлом на лбу. Бинго!
Но случались и осечки тоже. Петух, что напыщенно прогуливался у входа в общежитие, не принял моих добрых намерений, с презрением отвернувшись от предложенных ему крупинок синьки для полоскания белья, которую кто-то забыл на широкой лавке у входа.
Попытка внести разнообразие в рацион птицы проистекала из добрых побуждений, в сочетании с только что обретённым знанием: в тот день открылось мне, что сочетание синего и чёрного есть знаком силы. Из петуха, в его чёрных перьях, склюнутая синька произвела бы петухо-Гордзиллу…
вверх-скок