Конечно да, мало приятного узнать было от Иры, что ей в роддоме сообщили о недостаточной пробитости её девственной плевы. Так что завершать начатое пришлось тебе, с обратной стороны…
Хоть и пристыжённый, я как-то не ощутил особой, да и хоть какой-то вообще разницы, после того, как моя жена утратила девственность в обратном направлении.
Отчасти, да, оставалось некое чувство вины, за ту чересчур осторожную ночь в Большевике, но с тех пор я наяривал, как мог, беззаветно. К тому же, истории известен, по крайней мере, один случай, когда рожала дева...
(...однако, оставляя Святое Семейство в покое, наш случай — это наглядный пример программирования текстом, а конкретно — через романа Эрве Базена, который я читал в своём отрочестве. И хоть у него там до родов дело не дошло, но всё равно, я бы поостерёгся позволить мне читать всё, что ни попадя...)
~ ~ ~
Из Нежина я поехал в Конотоп — забрать тёплую одежду, полушубок, резиновые сапоги. Отец отдал мне свой чёрный матросский бушлат с медными пуговицами в два ряда. И я даже прихватил гитару, потому что ехал обосновываться всерьёз и надолго.
В Конотопе все тоже ахали, что от меня осталась только половина, но чувствовал я себя, как никогда великолепно… Мать обернула вещи белой холстиной и зашила, солидный получился тюк.
Однако, надо было сделать ещё кое-что. Сделать — и рвать когти. Сделать и — залечь на дно в шахте «Дофиновка».
В сарае на Декабристов 13, я взял штыковую лопату и направился к плантации на крайней грядке.
Они стояли махрово-гордые своей почти трёхметровой высотой. Налитые, источающие пронзительно пряный, густой аромат.
…простите меня вам тоже хочется жить но так надо иначе произойдёт непоправимое…это не месть за моё опоздание на одесский поезд это необходимость я делаю то что должен…простите…
И они падали — одна за другой, одна рядом с другой, одна на другую — от глубоких ударов штыка, отсекающих от корней, прерывающих жизнь…
Я сложил их высокой грудой, снова пошёл в сарай и вернулся с канистрой бензина. Высоко поднялось трескучее пламя, поплыл густой белый дым.
Тётя Зина объявила тревогу, мать моя поспешила на огород: «Серёжа! Что ты… Зачем? Как это?»
Не отрывая глаз от огня, я ответил на её застрявший вопрос:
— Так надо.
Она ушла, и вместо неё пришёл мой брат: «Серёга, ты что делаешь?»
— Так надо.
Мой брат всегда думал, что я знаю, что делаю, даже когда я и сам не знал.
Он перестал спрашивать, а просто стоял рядом, и мы вдвоём смотрели на огонь, что превращал пышную зелень стволов и веток в кучу чёрных, обугленных палок и мелкий пепел... рассыпчатый... белый…
вверх-скок
(...на протяжении предыдущих пяти с чем-то лет, я не сомневался, что за всё нужно платить. Ничто не даётся за так. И речь тут не о деньгах, которые выкладываешь за дурь, это само собой. Я имею в виду плату за «пушнину» по большому счёту, за все приходы и улёты. И чем ближе к финальной черте в корыте общего писсуара на Киевском вокзале междугородного сообщения, тем глубже я осознавал, что мне известно даже, кто именно платит слишком высокую — дороже всяких денег — цену за мой кайф.
У меня не было ни желания, ни случая поделиться этим своим знанием хоть с кем-нибудь — настолько это полный бред и ахинея. Вот почему я глушил и таил свою осведомлённость даже и от самого себя. Но, с неумолимым постоянством, вновь и вновь всплывал жуткий факт (причём не только по укýрке), что я в неоплатном долгу перед многострадальным народом Камбоджи, парящимся в субэкваториальном климате юго-восточной Азии. И нет мне прощения…
Ничто не берётся ниоткуда, это — непреложная истина. Тактильные ощущения моего первого улёта в кочегарке стройбата установили неразрывную связь между кайфом и получением по мозгам. Впоследствии эти ощущения сгладились, но кайф продолжал поступать.
Вопрос: если не я, то кто же получает по мозгам?
К концу 5-(с-чем-то)-летнего срока употребления пришёл ответ...
Отряды "красных кхмеров", захватывая очередную деревню, убивали жителей-крестьян, таких же камбоджийцев, как и сами. Для экономии патронов, они убивали их ударами бамбуковых палок по черепу. Затем переворачивали трупы на спину и фотографировали мёртвые лица. Как для паспорта.
На этих снимках правый глаз зажмурен, а левый выпучен. Многорядные ленты таких снимков — мертвецы с кошачьим выражением лица — регулярно помещались на страницах центральных газет. Я их видел. Они походили на иную, чуждую расу людей с кожей ободранной с их лиц. Мне было, за что чувствовать себя виноватым.
Конечно, с учётом событий, сопровождавших мой первый вылет в Одессу, "красные кхмеры" уже не вышибали крестьянские мозги для меня, а продолжали вышибать их, чтоб кайфовал кто-то ещё, помимо.
В Одессе, я угодил в самую гущу вселенской битвы — неизвестно кого, неизвестно с кем остальным. В ходе непостижимых перипетий, я успел стать кому-то союзником, а кому-то остальному — врагом, оставаясь в полном неведении: кому?
Кристально ясно лишь одно — те, с кем я, волею судеб, оказался по разные стороны баррикад, не преминут выследить меня и свести счёты. Не случайно, сходя — ни свет ни заря — в Нежине, с поезда Киев-Москва, я видел, как в одном из вагонов приоткрылось окно, и стеклоглазый — по наружности явный член монады главного инженера — выплюнул длинную струю слюны на перрон. Это — несомненный знак для других боевиков их тёмного легиона, метка, где именно брать дальнейший след, а проследить мои последующие передвижения вплоть до Конотопа им особого труда не составит. Ну а там они неизбежно выйдут на плантацию конопли, в конце огорода хаты моих родителей на Посёлке. С неисчислимыми и невообразимыми последствиями непоправимо ужасного свойства.
Мой долг перед неизвестными мне союзниками, как и перед недобитыми крестьянами жалких деревушек в мокрых джунглях юго-восточной Азии, подсказывал единственно верное решение...)