В трамвае № 5 маршрута на пляж Аркадия, я Серого встретил, который в стройбате пахана из себя строил. Только удивительно малость — четыре года прошло, а он такой молоденький, и почему-то на нём форма морского курсанта, — бескозырка, ленточки за спину висят.
Я рядом стал, негромко так спрашиваю, ему на ухо: «Серый, это ты?» Он никак не отреагировал, не шевельнулся даже, хотя меня наверняка расслышал, курсанты ж медкомиссию проходят… Может, решил затихариться в мичмана́х.
. .. .
А в другой раз это отец мой оказался, возле газетного киоска. На отца совершенно не похож, я его только по голосу и узнал. Именно этим голосом он изображал душегуба, которого начальник лагеря довёл до нового убийства.
Когда он ко мне заговорил, я прикинулся, будто слишком углублён в рассматривание портрета психиатра Бурденко на обложке журнала "ОГОНЁК", что за стеклом висел внутри киоска. Так что ему уже продавец отвечал.
~ ~ ~
Один Одесский преферансист являлся в молодости частью преступного мира. Затем он перековался и начал сотрудничать с Одесской телестудией в качестве комментатора свежих криминальных новостей. Он даже книжку написал о впечатлениях, полученных в своём бандитском прошлом. Именно в ней, он утверждает, будто год твоего рождения, и особенно его летний сезон, в Одессе отмечала критически бурная криминогенная обстановка.
Это редчайший случай, когда печатный текст не смог меня убедить, потом что в то лето я присутствовал там лично и ничего такого не заметил. Что говорит в пользу теории о существовании параллельных миров.
Перекованный комментатор и я жили каждый в своём параллельном мире, в котором и получали впечатления, несовпадающие с теми, что не от мира сего. Общим для нас оставался лишь номер текущего года.
Однако не стоит отметать возможность того, что два раздельных мира (при всём своём параллелизме) могли, время от времени, соприкасаться, чем и разъясняется наличие пары эпизодов с криминальным оттенком в течение абсолютно спокойного, в остальном, лета 79-го.
. .. .
Да, следует признать, что на протяжении моих хождений по Одессе, мне таки случилось наблюдать два случая контакта и взаимопроникновения наших параллельных миров. Первый случай произошёл в утреннем автобусе «Гвардейское-Одесса», когда молодой жлоб на втором сиденье слева устроил выговор водителю, за незначительное изменение маршрута на городской окраине.
По прибытии на автостанцию у Нового Базара, водитель прибежал из своей кабины в салон автобуса, с извинениями и техническими (в какой-то мере чересчур подобострастными) объяснениями. Он был прощён, благодаря заступничеству молодой пассажирки с того же сиденья, смягчившей своего столь легко возбудимого спутника...
Второе взаимопроникновение состоялось в здании железнодорожного вокзала, где я обратился к случайному милиционеру с вопросом о количестве населения в городе Одессе. За ответом, страж порядка послал меня в отделение милиции на первом этаже вокзала. Дежурный лейтенант, услыхав тот же вопрос, сказал мне подождать.
Исполняя его пожелание, я облокотился на разделявшую нас стойку и наблюдал, как червячки его красных губ похотливо стискивают, ёлзают и ласкают фильтр его незажжённой сигареты, под аккомпанемент резких вскриков и тяжких ударов за моей спиной.
Мой беглый взгляд в направлении шума отметил широко распахнутую дверь в соседнее помещение, где женщина в прозрачной косынке на волосах и в чёрном халате уборщицы умело применяла увесистый держак своей деревянной швабры, вырубая ханыгу, задрапированного в одни лишь его красные трусы.
Точно такие же красные трусы, с узором из синих теннисных ракеток, были и на мне, под штанами, разве что не настолько линялые, будучи приобретены всего пару месяцев назад. Поэтому меня не тянуло досматривать его неизбежное поражение в текущем матче.
Отвернувшись, я кротко опустил свой взгляд для созерцания поверхности высокой стойки, что разделяла меня и лейтенанта…
Получив причитавшуюся (соответственно роду службы и рангу) квоту наслаждения, офицер всё-таки закурил и сказал, что миллиона пока что нет, но может, тысяч 600 наберётся…
. .. .
Поэтому в ходе моего следующего визита в город, опоздав на последний автобус до Новой Дофиновки, я предпочёл провести ночь в скверике внутри кольца дороги, перед железнодорожным вокзалом.
~ ~ ~
Он оказался совершенно безлюдным из-за отсутствия освещения в подземном переходе под кольцом.
Избрав наиболее удалённую от фонарного столба скамейку, я лёг. Она оказалась настолько твёрдой, что мне вспомнился Эдгар По, зарезанный на скамейке в Балтиморе, штат Мэриленд, ради $40 литературного гонорара, который он перед этим получил. Поэтому я частично вытащил из нагрудного кармана рубашки аванс, выданный мне в тот день на Площади Полярников, типа кокетливой бутоньерки из трёхрублёвок — в целях самовоспитания и упражнения в персональной храбрости.
Движение по кольцу дороги почти прекратилось, а скамейка стала даже ещё твёрже. Но я держал глаза закрытыми из принципа, потому что ночь — для сна. Поэтому я не спал, когда послышались тихие звуки осторожных шагов по асфальту.
Он подошёл и около минуты стоял надо мною, простёртым на скамье, в усах Эдгара По, синей рубашке с коротким рукавом и частично торчащими из кармана банкнотами Советских денежных знаков. Затем он удалился, так же тихо, как и при появлении. Ради принципа и тренировки, я не открыл глаза посмотреть — кто.
Утром, я очнулся в той же позе, порядком продрогший и крайне задубелый, но, в отличие от великого Американского романтика, живой.
Я встал и засунул деньги поглубже. Группа воронов, с карканьем хлопая крыльями, пролетала в рассветном небе. По виду, та же эскадрилия, что парила над Нежином в день моего отъезда в Одессу. Сюда добрались явно не по прямой. С крыла кого-то из пролетавших, упало перо, устремясь гротескными зигзагами в круг сквера.
Отслеживая траекторию пера, я шёл на перехват, запрокинув лицо и невзирая на плохо вскопанные грядки с чахлой календулой... я поймал перо в ковшик подставленной снизу ладони, вернулся вспять на тротуар аллеи и нежно опустил в урну, со словами: «Не при мне, пожалуйста».
(...недостаточно широко известный Немецкий поэт первой половины ХХ-го века, однажды посетовал на свою бездарность, иначе бы не допустил самоубийственной мировой бойни.
Мало кто из маститых поднимается до столь глубокого понимания ответственности поэта за судьбы мира. Инертно цепляются они за общепринятые понятия и ритуалы своего времени, а ведь если внимательно вдуматься...)
Однако просто думать — мало, надо ещё и придумывать что-то, как выразился Валентин Батрак, он же Лялька. Где-то…
вверх-скок
(...подобные встречи кого угодно вынудят задаться вопросом: что происходит? Однако тут без монады не разобраться.
Монада — это такая прибамбаса Германского производства для содействия философам, которую всякий понимает по своему. Для кого-то это может быть единичностью из совокупной множественности, а для другого — множественностью из совокупных единичностей.
Например, когда парень спрашивает девушку: «Я для тебя один из многих или из многих один?» Так здесь, как раз таки, второй «один» в его вопросе и есть та самая монада, хотя, возможно, и наоборот...
В одной Индийской библии, помещена красочная картинка ребёнка, который ползёт по траве, а на шаг впереди него бежит пацанёнок, перед которым шагает мужчина и вот-вот нагонит согбенного старца, а дальше опять только зелень травы. Картинка называется «Круг Жизни». В смысле, из ничего — обратно в ничего.
И нарисованные там, — все вместе — составляют единую монаду, поскольку они всё один и тот же человек.
Теперь остаётся лишь предположить, что монады способны составляться по каким-то другим признакам, например, по тембру голоса, и всё становится на свои места. Смотря каким концом к тебе монада развёрнута: отсюда — твой отец, оттуда — шарамыга к тебе обращается возле киоска, где висит Бурденко.
Конечно, это малость сложнее, чем вызубрить: «когда споткнулся на левую ногу — всё пойдёт как по маслу, а если на правую — даже и не пробуй, сразу заворачивай оглобли». Вместе с тем монада, в которой даже среднестатистический Немец не смыслит ни уха ни рыла, многое объясняет...)