великие творения
                   былого

– Ну, как насчёт чашки кофе, – предложил м-р Цвейт в естественной попытке сломать лёд, – и, на мой взгляд, вам никак не повредит перекусить чем-то посущественней. Какой-нибудь ватрушкой, что ли.

Соответственно, он первым делом, с его характерным sangfroidфр.: "хладнокровный" спокойствием, сделал заказ помянутых предметов провианта. Наличный hoi polloi греч.: "сброд" извозчиков, или грузчиков, или кем уж они там были, после непродолжительного всматривания, отвели прочь свои явно недоудовлетворившиеся взоры, хотя какой-то поддатый рыжебородый индивидуум с проседью в волосах, моряк, вероятно, безотрывно пялился ещё какой-то промежуток времени, прежде чем переключить свое прилипчивое внимание на пол.

М-р Цвейт, реализуя своё право на свободу слова, достаточно слышным тоном голоса заметил своему protegeфр.: "подопечный", вопреки всего лишь шапочному его знакомству с языком пререкавшихся и, следовательно, оставался в некотором сомнении насчёт voglioитал.: "хочу", на тему царственной баталии на улице, которая, кстати, всё ещё бушевала, скоротечно и яростно.

– Прекрасный язык. Я имею ввиду для пения. Почему вы не пишите свои стихи на этом языке? Bella Poetria!итал.: "прекрасная поэзия" В нем столько мелодичности. Belladonna voglioитал.: "красавица хочу". Такая наполненность.

Стефен, которого до смерти тянуло зевнуть, если получится, придавленный необоримой усталостью, отвечал:

– Хватит наполнить даже уши лопухоухому слону. Они там сцепились из-за денег.

– Да, неужели? – спросил м-р Цвейт. – Хотя, – добавил он, чуть поразмыслив, – приходишь к выводу, что языков этих куда больше, чем абсолютно необходимо, и, может быть, всё дело лишь в преувеличенной напыщенности его антуража.

Держатель забегаловки располовинил этот tete-a-teteфр.: "с глазу на глаз", ставя чашку — с пылу, с жару — изысканного варева, которое тут проходило за кофе, на стол, дополнив допотопного видо булочкой или, во всяком случае, чего-то подобного, прежде чем ретироваться к своей стойке. М-р Цвейт решил приглядеться к нему внимательнее, чуть погодя, так чтоб не выглядеть… и из таких соображений он взглядом пригласил Стефена продолжить, когда тот оказал честь чуть приметной подвижкой к себе чашки, чьё содержимое предполагалось временно считать за кофе.

– Звуки обманчивы, – сказал Стефен после непродолжительной по времени паузы. – Как и имена, Цицерон, Подмор, Наполеон, М-р Добродел, Исус, м-р Дойл. Шекспиров было пруд пруди, не меньше Мерфи. Что в имени.

– Да, разумеется, – согласился м-р Цвейт с прохладцей. – Мы тоже меняли фамилию, – добавил он, подсовывая так называемую булочку. Рыжебородый моряк, что не спускал с новоприбывших бдящего ока, обратился к Стефену, на котором особенно сосредоточивал внимание, прямым вопросом:

– А тебя-то как звать?

Мгновенно, м-р Цвейт коснулся ботинка своего компаньона, но Стефен, явно без внимания к доброжелательному нажиму с нежданной стороны, ответил:

– Дедалус.

Моряк тяжко уставился на него парой сонных мешковеких глаз, довольно-таки навыкате из-за чрезмерно потреблённого спиртного, предположительно старого доброго голландского, с ключевой водицей.

– А Саймона Дедалуса знаешь? – спросил он наконец.

– Слыхал про такого, – ответил Стефен.

М-р Цвейт на миг впал в растерянность, приметив, что и остальные явно обратились в слух.

– Вот кто ирландец, – без обиняков заявил мореплаватель, зыря всё тем же манером и кивая. – Настоящий ирландец.

– Чересчур ирландец, – ответствовал Стефен.

Что до м-ра Цвейта, он не мог врубиться ни в "а", ни "бе" во всём этом деле и как раз задавался вопросом, какая тут могла иметься связь, когда моряк, по собственному почину, обернулся к остальным сидевшим в забегаловке, делясь замечанием:

– Я видел, как он сшиб пулей два яйца с двух бутылок, за пятьдесят ярдов, через плечо. Смертельно бьёт с левой.

Хотя ему слегка мешали наплывы, моментами, заикания, он, не взирая на неуклюжесть своих жестов, хотел во что бы то ни стало изъсниться.

– Бутылки, скажем, там вон. Пятьдесят ярдов отмеряно. Яйца на бутылках. Ложит пистолет себе на плечо. Целится.

Он полуобернул свое туловище, полностью зажмурил правый глаз и, несколько перекосив черты налившегося непреклонным выражением лица, уставился в ночную мглу.

– Бах, – выкрикнул он, чуть погодив, один раз.

Все слушатели выжидали, предчувствуя добавочное сотрясение, поскольку другое яйцо, пока что оставалось целым.

– Бах, – крикнул он по второму.

Яйцо, оба, явно вдрызг, и он, кивая и подмигивая, добавил кровожадно: