Единственный минус, что я задолжал фабрике эти три дня, в смысле, три дневные нормы по 32 тюка каждый.
Технолог Валя сказала, что можно не переживать, а потом потихонечку, по два-три тюка в день, наверстаю.
Не люблю в должниках ходить и, на третий день по возвращении из Москвы, я пришёл на работу с газетным «тормозком» съестного для подкрепления по ходу моей вахты ударного Стахановского труда.
Когда фабричный автобус увёз всех в город, а Поповские бабы ушли пешком в другую сторону, я обернулся к скрипуче-трещучему прессу, среди холмов тряпья, что скопилось за время круиза в Москву и обратно, и чья масса почти не уменьшилась за смену только что минувшего рабочего дня…
Как полный энтузиазма борец за победу социализма в одной, отдельно взятой стране, я отпахал вторую смену, а потом третью и даже поспал в бытовке минут двадцать, пока за дверью не зазвучали голоса сотрудников, прибывших на автобусе для нового трудового дня...
~ ~ ~
Летом на фабрику устроился новый прессовщик, потому что Миша, гражданский муж Вали весовщицы, ушёл в свой ежегодный отпуск.
У новичка оказалось какое-то сложное восточное имя, по причине Таджикской национальности, и я никак не мог его выговорить, поэтому прекратил париться и начал звать просто «Ахмед».
Ахмед был невысок и смуглолиц, и никогда не расставался со своей счастливой улыбкой. Покуда не сходил пообедать в столовую завода "Мотордеталь".
Вернувшись оттуда, он лёг на лавку в бытовке и жалобно стонал, пока Поповские бабы стояли вокруг страждущего и зловеще качали головами, делясь всякими рекомендациями из эпохи Каменного Века…
После получки, Ахмед начал приходить на работу с газетным «тормозком» и пищеварение наладилось, поддерживая мою веру в силу печатного текста...
А в его первый рабочий день, именно я передавал ему премудрые тонкости профессии прессовщика. После исчерпывающего объяснения назначения трёх кнопок и демонстрации, как опытный прессовщик запирает ящик пресса на крючком снаружи, можно было бы и остановиться.
Но нет! Я начал вдруг изливать Ахмеду свои восторги, по поводу высказывания некоего Немецкого поэта, будто все чайки, когда летят, похожи на заглавную букву «Э». Ну, просто немножко с креном. А почему? Имя поэтовой возлюбленной — «Эмма»! Ну разве же не молодец? Подметил!
Горя энтузиазмом, я подхватил с пола огрызок проволоки и царапал заглавные "Э", целую стаю, на серой штукатурке ближайшей стены, под скудным светом лампочки над прессом.
Ведь точно же как чайка, что легла на крыло в развороте!
Ахмед радостно улыбался и молча кивал в ответ...
(...и спрашивается теперь: зачем я мучил ни в чём не повинного парня, навязывал ненужные знания Таджику, слабо понимающему русский язык? Ответ прост — такова людская натура. Желание учить сидит в наших генах.
Хочешь убедиться — выгляни в окно во двор многоэтажек на будничную картину: мужик поднял капот машины и тут же слетается стая советчиков, поделиться крохами личного знания.
Эта потребность неодолима, как показал случай брадобрея, что высмотрел ослиные уши царя Мидаса: «Меня спросите! Я чёт знаю!»...)
Среди хлама, свозимого на Тряпки иногда попадались пригодные вещи.
Например, грузчик Саша в своём шкафчике держал с полдесятка свитеров, с оленями поперёк груди и без, и он каждый день пижонил в новом, из своей коллекции...
Володя Каверин не разменивался по мелочам. Он охотился на манжеты и воротники, споротые с тёплых зимних одежд, чтобы, когда наберётся достаточно, заказать себе меховую куртку или, скажем, пальто.
Он собрал уже три воротника и, через два дня на третий, доставал их из своего шкафчика типа как бы проветрить. Встряхнёт по очереди каждый и гордо спросит: «А чё, ништяк должна куртка получиться, а?»
Ваня держал у себя парадный китель подполковника Советской Армии, с золочёными шнурками и прочей фигнёй...
~ ~ ~
Когда меня отрядили за водкой в ликеро-водочный на улицу Семашко, то враз экипировали джинсами, о которых я мог только мечтать, когда мне это всё ещё не было похер. Вот только тот кленовый листочек или, может быть, цветочек, вышитый на правой ляжке, был, по-моему, явным излишеством дизайна...
Очередь в магазин начиналась задолго до него и вилась, непонятными петлями, по тротуару. Вот за что такие очереди назывались «петлями Горбачёва». Но об этом желательно громко не распространятся, потому что, по слухам, среди жаждущего населения присутствовали сексоты КГБ, для сбора свежих анекдотов, и учёта особо неудовлетворённых граждан.
Как раз на основании этих слухов, я и потребовал на фабрике маскировочную одёжку, и все согласились, что да этта нада.
Но так и не смогли подобрать мне более нормальные джинсы, без того извращённо-женственного цветочка на заднице.
Несмотря на дорогостоящий прикид, меня опознала пара посыльных из СМП-615, но воздержались афишировать знакомство.
(...выстоять такую очередь после рабочего дня до закрытия магазина — немыслимо, поэтому на предприятиях и производствах возникла стихийная прослойка «гонцов» среди рабочей силы. Коллеги покрывали их отсутствие пахотой «за того парня»...)
По ходу продвижения, очередь частенько сотрясали панические слухи, что водка в магазине на исходе. И действительно, движение застопорилась...
Но вскоре к задней двери магазина подъехал грузовик и добровольцы, полные нескрываемого задора, потащили внутрь проволочные ящики по 25 бутылок в каждом…
Я вернулся на фабрику с водкой в половине пятого. Два грузчика, по очереди, штамповали тюки, чтобы выполнить мою дневную норму.
По неопытности, они гнали продукцию с недовесом. Валя весовщица, громкими криками из фанерной будки, выражала свою неудовлетворённость стараниями неквалифицированных грузчиков, а полуглухой Миша хранил радостное молчание, и торопливо укатывал легковесные тюки прочь.
С явным облегчением, он, шагая в ногу со всей необъятной родиной Великого Октября, с ускорением входил в решающую фазу реконструкции, она же Перестройка…
~ ~ ~
И даже такой дефицит, как махровые полотенца, во множестве висели на водопроводных трубах, в комнате с кранами над жестяным жёлобом, в который все смывали разводы пыли с грязных рук, перед обедом.
Своё личное полотенце, я принёс с Декабристов 13 и боялся оставлять его в умывальнике, чтоб кто-то не использовал, случайно, как обобществлённый хлам. Так что моё висело в бытовке, на трубе отопления, в углу под окном.
Откуда у меня такой дефицит? В какой-то момент Раиса Александровна оценила мои батрацкие труды и решила отплатить натурой. И это вылилось в махровое полотенце и новенький портфель…
Очень даже симпатичное полотенце, белое такое, пушистое, специально для лица и рук, судя по размеру. И украшено синей белкой на белом фоне, в профиль, с пушистым хвостом — тоже очень миленькая.
Однажды, вернувшись из обеденного вояжа в столовую завода "Мотордеталь", я заметил, что чьи-то грязные лапы потискали мою нежную белку в уголке…
Конечно же, я поднял кипиш — что за дела и вольности с частной собственностью?! Своё полотенце я не из тряпок выудил, а принёс из дому! Все покивали на Ахмеда.
Ещё раз, в деталях, специально для него, я объяснил откуда принёс полотенце, и призвал ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах не пользоваться им. Вон в умывальнике хлама — валом или ему мало?
Он извинился и сказал, что он не знал-а...
Пришлось отнести полотенце на Декабристов 13 и в понедельник постирать. В среду, свежепостиранная и выглаженная белочка, как синий вымпел борцов за чистый образ жизни, висела на трубе, в углу бытовки.
В получасовый перерыв, я играл в «козла» с грузчиками, когда хлопнула дверь бытовки, из-за слишком тугой пружины, впустив припоздавшего Ахмеда.
Лялякая какой-то Таджикский напев, он миновал стол, с прерывисто неровной линией из костяшек домино по пластику столешницы, и деловито направился в угол.
Ваня толкнул меня в бок и подбородком указал на Ахмеда «гля! чё творит!»
Ахмед скрупулёзно, как хирург-гинеколог, перед операцией для подтяжки вагины Люси Манчини, вытирал свои грязные лапы о пушистый хвост моей белочки.
Но, по тому, как он косил глазом из-под прижмура оливковых век, я понял — это всё с умыслом, и сам он не хуже меня знает, что от медицины он далёк как моржовый х… ну то есть… хвост, например.
— Ахмед!— сказал я,— как погляжу ты прикипел к этой зверушке, а? Я дарю тебе её вместе с полотенцем.
— Ойа! Моя забывал-а!
— Подарки не обсуждаются, бери — она твоя!
И я отдуплился в оба конца.
(...он всё-таки отплатил мне за того Немецкого поэта с его буквальными чайками, а может, просто не простил «Ахмеда»...)
вверх-скок