В парикмахерской, чуть дальше по улице — никакой очереди и, когда я, в свежевыбритом состоянии, вернулся на вокзал, до встречи с Двойкой всё ещё оставалось полчаса.
Чистильщик обуви в синем сатиновой халате наярил мои туфли, мелькая якорями на своих татуированных кистях.
Вместо того, чтоб глазеть на дамочек, снующих мимо его будки в дверь женского туалета и обратно, я безотрывно смотрю на седину его головы, склонённой к моим коленям. Мужику надоело настолько развязное отклонение:
— Чё уставился?— спрашивает он, откладывая щётки и берясь за бархатку.
— Видать понравились вы мне.
— Надо ж,— угрюмо хмыкнул он, не снижая трудового темпа— да я и сам себе не нравлюсь, а тут — понравился.
— Значит у нас разные вкусы.
И всё равно — остаётся ещё пятнадцать минут.
Пройдя через необъятный вестибюль вокзала, я взошёл по белокаменной лестнице на галерею второго этажа, чтоб опереться локтями в широченный белый парапет над грандиозным залом, возносящимся в сумеречную высь, и бесцельно уставиться на суматошливую неразбериху Брауновского движения людей-частичек по белым квадратам его дна.
Минут через пять смешается с ними и эта, пока ещё взирающая сверху вниз на всю их суету, частичка — я.
Их торопливые потоки редеют посередине зала и, миновав центральный регион, вновь уплотняются.
Причина феномена, атлетичная фигура в алой куртке, вышагивает там неторопливыми кругами. Ждёт кого-то. Кого? Не меня. Меня никто не ждёт, если не считать Двойки, который сейчас, пожалуй, так же вот кружит у метро, в волнах пассажиров из соседнего, Пригородного, вокзала.
Забавно.
В центре Центрального вокзала, в ожидании кого-то, ходит кругами этот шкаф, у соседнего, меньшего вокзала, круги выписывает здоровяк помельче — Двойка, тоже в состоянии ожидания. Если продолжить эту линию, то где-то далее, скажем, на конечной трамвая, вертится дожидающийся кого-то акселерат.
И выходит как бы повторение того нескончаемого человечка, на боку огнетушителя над лестничной площадкой второго этажа детсада, который, своими кувырками в убывающих картинках, подвёл меня к понятию бесконечности.
Тот детсадный «я» даже и слова не слыхал такого — «бесконечность», но бесконечно пялился на огнетушитель, ища разгадку: где же кончаются те человечки в кепках?
Тот недотёпа — это я, сменивший его; а меня сменят другие «я», и мы все конечны, в отличие от человечка в кепке…
~ ~ ~
На подходе к метро, я упираю подбородок в грудь, пряча лицо под полями шляпы, от моего друг Двойки, что похаживает, туда-сюда, вдоль шеренги телефонов на стене. Выгуливает свои заново отращенные усики, престижно кожаное пальто, редеющую шевелюру и малость недовольную задумчивость. Вот он развернулся и пошёл обратно.
Я догоняю его и неслышно следую сзади. В конце телефоно-строя, он снова поворачивается — прямиком к моей ухмылке: «Привет, Двойка. А где ребята?»
— Ахуля!— Запрокинув широкое лицо, всхикивает своим характерным Двойкиным смешком, с последующим прищуром — прощёлкать обстановку: что тут оно как.
Он радостно меня облапил, отпустил и завёлся сбивчиво толковать про Славика с Петюней, которых всё-таки не будет.
Из пригородного вокзала хлынула новая волна, выплеснутая очередной электричкой, и мы отходим к стене.
Бросив строить сбивчивые гипотезы для оправдания неявки ребят из Чернигова, Двойка спрашивает «двушку» для автомата и крутит диск, заглядывая в записную книжку. Как шутил чернявый кагебист, лучше иметь тупой карандаш, чем острую память.
Навьюченный поток прибывших несёт в своём течении сетки, чемоданы, рулоны обоев, пакеты, ящики, вёдра, вязанки труб, портфели, рюкзаки, саженцы, карнизы, птичьи клетки и прочие разновидности вообразимой и не слишком предсказуемой клади и, торопясь в метро и к остановкам общественного транспорта всех видов на площади, искоса брызжет взглядами на двух столичных деловых.
Вон тот, что звонит, с широкой кожаной спиной, видать, босс, а этот, с цепким взглядом из-под низко надвинутой шляпы — телохранитель. И хоть даже не каждый в толпе знает слово «босс», или «телохранитель», но нутром своим коллективным чуют уважение к такой вот паре — хотя бы уж за то, что без поклажи, что есть им, куда звонить по телефону в столичном граде Киеве.
Откуда ей, поспешливой толпе, знать, что Двойка в этом городе «чечáко», а я и вовсе проездом, по его телеграмме… А кстати, куда это он звонит? Понятия не имею. Да и не важно, я ведь всего лишь орудие. Есть с нами тот, кто всё за нас решит, а моё дело — исполнять приказы.…
~ ~ ~
Год назад, Двойка стал аспирантом и теперь прёт прямиком в кандидаты наук. Стипендия повыше, чем у вузовского студенчества, но особо так не разгонишься на соблазны из жизни большого города.
Насчёт шмотья проблем нет — у мамы, считай, что собственная, торговая база. Продовольственная программа тоже решена: после выходных в родном селе Двойка прибывает в столицу с такими "торбами", что руки обрывают. Однако предоставленные блага приходится возмещать натурой — сносить воспитательные пильбища за рассеянный образ жизни, а все выходные работать по хозяйству и на огороде.
Силою Двойка не обижен, и работа ему даже в охотку, а особо по душе — носить, что-нибудь веское и габаритное: охапки, вязанки, мешки с урожаем из огорода в сарай.
Выгребать навоз в загородке свиней или у бычка не так приятно, но дело знакомое да и нужное — «где дерьмецо, там и сальцо», как говаривает старый поп их села. Но как не взбеситься от мамкиных стонов и причитаний про киевских «прохвур», которые и объедают, и обирают его, лопуха такого!
Вот почему Двойке нужны живые деньги. А где взять? Вагоны разгружать, как в пору студенчества? Несолидно для аспиранта.
С общежитейскими соседями пульку расписать? Да, тут у него навык будь-будь. Ведь преферанс — это, чистая арифметика, а в Двойкиной биографии два класса математической спецшколы, а ещё нюх на партнёра — блефует иль впрямь пришло? А ко всему прочему, немалый плюс из внешности быковато наивного дитя природы.
Но только в общежитии нету, где развернуться — ободрал их на пятёрку, потом ещё разок и — всё; сторониться начали, на пульку никого не дозовёшься, такие все занятые вдруг стали, а между собой расписывают. Втихаря. Запрутся у кого-нибудь в комнате и по копеечке за вист. Нищета.
Но где-то же есть, должна же быть элита, высший свет. Тут же столица, как-никак. Сыграть бы при свете свечей, на зелёном сукне, свежераспечатанной колодой, и чтоб вист не меньше, чем по полтиннику, вот его мечта. Но как выйти на тот свет без денег?
Это всё и довело Двойку вынашивать различные романтические планы насчёт срубить бабла…
Изначальный план — заделаться наркобароном на рынке конопли, как-то сам по себе усох, на корню. За ним возник план завязать дружбу с мелькающими по столице иностранцами. Да, и установить с ними стабильный бартер на шмотки, ввозимые из-за Бугра…
И тогда он позвал меня на роль исполнителя производственного задания. И с той же поры я вошёл в услужение Двойке на вполне приемлемых условиях, если тебе уже всё пох… то есть… невелика разница.
вверх-скок