В четверг я заторчал в парной чуть дольше и, при выходе из бани, часы над её кассой показывали семь с минутами.
До Горбачёва у кормила власти, я этого бы даже не заметил — счастливые часов не наблюдают, однако сухой закон поставил продажу алкоголя в жёсткие временны́е рамки. Но как же моя послебанная квота пива!
Пивной бар по ту сторону площади Конотопских Дивизий, вместо обычного яркого сияния флуоресцентных ламп, маячил скудным кружком дежурной лампочки во глубине недр. С отрешённым унынием, я проходил мимо, когда дверь бара приоткрылась, и два мужика сошли с высокого крыльца заведения.
Ну-каньки, ну-каньки!. Поглядим, посмотрим!..
Незапертая дверь охотно подалась лёгкому нажиму. И действительно, всего одна лампочка в 100 ватт горела в зале, над стойкой с краном. Но из него текло в бокалы! Мужики расхватывали их и отступали к высоким круглым столикам.
Если бы не жалкое освещение — всё как в старые добрые беззаконные времена!
Хотя не всё. Нет прежнего шума и гама тёплых бесед. Бармен в белом халате предупреждает, раз за разом, из-за стойки: «Потише, мужики! И давай по-быстрому, и так нарушаем!»
Нет кайфа в кайфе под хлыстом секундомера… Тут, в полутёмном зале подземелья, где не различить лица пьющего за столиком напротив, мы словно последняя горсть рыцарей Тамплиеров, чей орден разбит и предан анафеме. Прячемся от безалкогольных соглядатаев и доносчиков. Любая торговка может ткнуть пальцем и завизжать: «Хватайте! Держите! Зовите ментов!»— Мы вне закона...
~ ~ ~
Если честно, я не слишком люблю забегаловки. Стоишь в очереди и смотришь, как подваливают корефаны и просто знакомые к стоящим впереди тебя: «Братан! И мне парочку!» И вместо одной очереди вынужденно выстаиваешь две, а то и три, фактически.
Ещё противнее, когда до крана остаётся пара человек, а тебя тычут в рёбра и рожа, которую ты вроде бы видел где-то, лыбится с подмигом: «Ты ж не забыл? Я три бокала заказывал». Нет, в следующий раз пойду лучше в кафе, там бутылочное, подороже, но без этих наглых хвостопадов…
И после очередной бани, я гордо прохожу мимо пивного бара и топаю в кафе.
— Пива нет.
Блин! Придётся на Мир переться... Однако и в кафе рядом с кинотеатром та же картина. Ресторан на вокзале — моя последняя надежда. Всё повторяется с точностью до миллиметра. Но ведь сегодня четверг!
Так меня вынудили купить бутылку белого портвейна.
Столы в ресторане большие, на десять персон каждый, в окружении тяжёлых кожаных кресел, но посетителей почти никого. Я сел где-то посередине зала и начал наливать в фужер, как из бутылки с пивом — тонкой, словно спица, струйкой. Так уж у меня рука набита.
После первого фужера, ко мне приблизился мужчина неясного рода занятий с просьбой о позволении присесть. Целый зал пустых столов, а его именно сюда тянет. Ну я не стал возражать.
Опустившись в соседнее кресло, он поделился, что здесь проездом из города Львова. Я ответил, что Львов тоже хороший город, добро пожаловать, и всё такое.
Затем я начал наливать следующий фужер. Прилипнув неотступным взором к филигранно-тонкой струйке, он сообщил о своём недавнем освобождении из Зоны… Пара хлопцев через один стол притихли.
Я поздравил его с долгожданной свободой и выпил.
Его лицо вдруг исказилось выражением необъяснимой злобы, и он перешёл на громкие угрозы предстоящей пенетрации моего прямого прохода с его стороны, как только окажемся в одной камере.
(...используя более доступную терминологию, разумеется, на уровне обиходно-бытового общения...)
Вино допито, сосед по столу мне не по душе, и я поднялся уходить. Один из хлопцев, что сидели рядом, уже стоял между столов.
— Мочи суку!— сказал он мне. — Чё тянешь? Мы на подхвате!— Абсолютно незнакомый хлопец, должно быть патриотизм взыграл.
— Вы не поняли,— ответил я.— Он не местный. Закон гостеприимства не позволяет ломать бутылки об его голову. Вот будет у меня отпуск, наведаюсь в город Львов, посмотрю, что делает проезжих оттуда такими невежливыми.
Не знаю, дошла ли хлопцу моя пространная речь. Во всяком случае, он вернулся за свой стол. А я вышел, оставляя соседа перед пустой бутылкой рядом с пустым фужером, на пустой полировке столешницы.
Он прибег к предельному заклинанию, но магия не сработала, и бутылка не превратилась в россыпь осколков от удара об его тренированный Аскабаром кумпол. И всё равно, этого я Горбачёву не прощу…
При чём Горбачёв к ебле моей жопы? Даже в эпоху жестоких дефицитов и нехваток, бутылочное пиво не исчезало в Конотопе. Никогда. Пока не нарисовался этот пидор грёбаный со своим сухим законом.
~ ~ ~
А тот утратил всякую меру и понятие элементарной порядочности, и продолжал пристрачивать к указу всё новые статьи, для ужесточения борьбы с алкоголизмом…
Вечером дня, когда вводились в силу свежие строгие меры, я, как обычно, отправился в городской парк отдыха. Однако до танцплощадки мне дойти не удалось, ни даже до билетной кассы.
В центральной аллее парка меня перенял мускулистый незнакомец с тёмными волосами и скобочкой усов, в стиле ВИА "Песняры". Он сказал, что я его не знаю, а он меня — да, потому что работает в ХАЗе, где и мой брат…
Я вспомнил, как однажды мой брат Саша с восхищением упоминал какого-то пограничника, что демонстрирует чудеса акробатики у них на работе. Наверное, этот самый.
Незнакомец бережно держал белый целлофановый пакет в своей правой руке, а злых комаров не шлёпал, а резкими выдохами сдувал со своих бицепсов, бугрящихся из коротких рукавов Т-майки.
Должно быть — непротивленец, как и я, или же натаскан дозорами по охране государственной границы не производить излишних звуков, чтобы не раскрыть своё местонахождение.
Чуть всколыхнув белый целлофан, на что тот откликнулся зовуще конспиративным звяком, он сообщил, что это вино, успел отовариться до запретного часа. Не хочу ли я составить компанию?
Последовал ответ в утвердительной форме.
Правда, мне показалось странным, когда он принялся обращаться к группам молодёжи, стекавшейся к танцплощадке, с одной и той же просьбой о ноже, открыть бутылку.
Все отрицательно мотали головами, а кто-то и шарахался, отпугнутый несоответствием вопроса общему духу времени… Впрочем, это, возможно, было его личной формой протеста против таких грёбаных времён…
Нож так и не нашёлся, но он всё ж исхитрился содрать пластмассовую пробку о брус скамьи в аллее, рядом с которой мы стояли, затем протянул бутылку мне.
Я сказал, что лучше пусть начинает он, из-за несовершенства моей тормозной системы.
— Ничего, у меня ещё одна в пакете,— продолжал настаивать благотворитель.
Ну, ведь его ж предупреждалось, нет? И я засадил 750 мл без остатка.
— Хм да,— заметил несостоявшийся собутыльник.— Это тут я недопонял.
Он распечатал вторую бутылку, но мне уже не протянул, а просто держал в руках, и, когда мы опустились на скамью, поставил её между нами.
Мы начали прощупывать друг друга, на какую из множества философских тем стартовать нашу беседу. Как правило, после второго стакана начинаешь выдавать такие умные вещи, которых и сам не ожидал. В конце, понятное дело, всё сведётся к извечной трещине из предсказаний Ивана Кота, но почему бы и не посверкать умом, для начала?
Увы, неблагоприятное расположенье звёзд отменило игры разума… Вдоль аллеи, медленно и почти бесшумно, подкатывал фургон с надписью «милиция» на дверце. Он остановился и два джентльмена в кокардах выпрыгнули из кабины.
Мой собеседник, не дожидаясь дальнейшего развития событий, без промедленья сиганул тренированном телом через спинку скамьи и, по боковой аллее, пустился в сторону тёмного, в такое время суток, здания горсовета.
Мне, только что заполнившему трюм, оставалось лишь с восхищением следить, как быстро он удаляется. Тем более, что эти два мента уже стояли надо мною.
Никто из них за ним не побежал, только тот что постарше, стоя на месте, застучал подмётками обуви об асфальт, сопровождая этот, довольно-таки профессиональный степ-чечётку непонятным криком «улю-лю!», возможно тоже на Ирландском.
Пограничник врубил форсаж и растворился в темноте.
Мент-чечёточник поднял открытую, но так и не начатую бутылку со скамьи. Он перевернул её в своей вытянутой в сторону руке, да так и держал, не меняя позы, с садизмом и грустью, покуда вино выбулькивало наземь.
— Давай,— сказал мне второй, кивая на уже открытую боковую дверь в фургон…
Я сунул голову внутрь. В слабом свете крохотной потолочной лампочки сидели унылые силуэты приглашённых до меня и — спиной к окошечку в кабину, передом к публике — пожилой мент с лычками старшины на погонах.
Восхищаясь безукоризненной чёткостью собственных движений, я поднялся в интерьер. Дверь захлопнулась. «Добрый вечер!»— галантно поприветствовал я присутствующих, и получил незамедлительный пинок в зад.
— Он, сука, даже «добрый вечер!» знает!— гаркнул пнувший меня старшина.
Упав на кого-то из предыдущего улова, я машинально воскликнул «извините!», и тут же оглянулся, опасаясь дополнительного пинка. Однако «извините!» сошло мне с рук, менту лень было подняться.
Поездка оказалась краткой. Покинув средство передвижения, я узнал двор, куда привозили "Орфеев", снимать с них показания о пропаже баяна Made in ГДР, с четырьмя регистрами, но на этот раз в другое здание.
За столом в коридоре сидел капитан милиции. После пары вопросов обращённых к моим попутчикам, он отправил их в камеру. Потом обернулся ко мне.
Отметив, что на вопросы его я отвечаю адекватно, и не пытаюсь качать права и опровергать доклад доставивших меня, он спросил, где я работаю. Затем позвонил куда-то свериться и, убедившись, что наклоны с приседаниями меня не затрудняют, отпустил домой.
— Прямо домой! Понял? И никуда больше!
Я вышел за ворота. Почему это все они указывают мне что делать? Да пошли вы!.. И я упорно вернулся в парк и купил билет на танцплощадку.
По случаю нового приступа в антиалкогольной компании, ворота охранял мент в звании сержанта и два дружинника в празднично-красных нарукавных повязках. Один из них с сомнением заглянул мне в лицо:
— Вы сегодня выпивали?
— Никогда!— отчеканил я и беспрепятственно был пропущен на свою лавку вдоль ограды — досиживать до окончания танцев.
Что и случилось через пару номеров…
вверх-скок