самое-пресамое
финальное произведение

С тех пор я перестал разговаривать со своими родителями, а заодно и перестал ходить на майские и октябрьские демонстрации. Вместо этого, выйдя на Профессийную, я сворачивал влево и шёл до самой окраины, где хаты сменялись полем и деревьями лесополосы вдоль железнодорожной насыпи. Оттуда пустынная грунтовка вела меня на станцию Куколка.

До станции я не доходил, а через пару километров сворачивал на одиночную колею, ответвлявшуюся от основной магистрали. Поезда по ней никогда не ходили, потому что путь этот запасной, на случай войны. Одинокая рельсовая колея соединяла киевский и московский участки магистрали, в объезд Конотопа, который разбомбят в первую очередь за то, что он стратегически важная узловая станция. Вот зачем понадобился объездной путь, который, не заходя в Конотоп, плавной дугой выводил меня через пустынные поля к Сеймовскому лесу.

Возле остановки «Присеймовье» я уходил к реке, в то место на её берегу, где когда-то, ещё до брака, мы отдыхали с Ирой. Там я прочитывал номер Morning Star, почти целиком. Кроме последней спортивной страницы, которую я так и так всегда пропускал. Газета оставлялась лежать прижатой камнем к прибрежной траве, на всякий, может, кому и пригодится.

Обратный путь пролегал вдоль магистральной двухколейной насыпи.

Тропою вдоль её крутого склона, я входил в Конотоп, и долгое время шёл, минуя примыкающие к магистрали огороды, аж до второго моста, где насыпь делала поворот к вокзалу. Однако я прямолинейно продолжал идти вдоль окраины над Болотом, чтобы в густых вечерних сумерках пересечь (уже за старым кладбищем) улицу Богдана Хмельницкого, а затем вдоль Сосновской выйти на конечную трамвая № 3, откуда до Декабристов 13 всего ничего.

. .. .

В целом получался замкнутый круг — откуда вышел, туда и вернулся, прошагав полный день. Эти сольные марш-броски заменили мне демонстрации, а самодельные строки — бой барабана духовых оркестров:

Но всё это в дальнейшем, а самый первый раз Morning Star при мне не было, а было ощущение булавочного укола в грудь слева. И он никак не проходил, сколько ни чеши рубашку в этой анатомической области.

Даже ночью эта булавка меня донимала, так что с утра я решил заняться трудотерапией. Направившись к локомотивному депо, я вскоре достиг его, чтобы проникнуть на ограждённую территорию, пустынно тихую по поводу второго дня праздника. Там я пошёл на стройплощадку административного корпуса.

Возле навала белого силикатного кирпича, мною установлен был пустой поддон, на который я начал укладывать кирпичи. Иногда приходилось левым локтем зажимать грудь, потому что булавку там сменила вязальная спица.

Когда поддон заполнился всей нормативной дюжиной рядов кирпича, я вынес диагноз, что жить, пока что, буду. После чего поднялся на недовершённый третий этаж. С угла кладки, я снял Весёлого Роджера, сунул его в дыру одной из плит перекрытия и присыпал засохшим раствором…

Наезды Кирпы остались пустой угрозой — в то лето меня таки не загребли в Ромны на Площадку. Может я поумнел? Ну это вряд ли. Просто ни один высокопоставленный мозоль не подвернулся, чтобы я на него наступил…

К середине мая игла, или булавка, или что уж там воткнулось мне в грудь, потихоньку само по себе вытянулось, а через много лет мне стало ясно, что в тот раз я пережил свой первый инфаркт…

~ ~ ~

В моём недодетализированном плане подкатила очередная, но уже приятная задача — собрать машинописный текст в единый том рассказов.

Для этой цели я купил в Универмаге папку с твёрдыми пластиковыми обложками и никелированными кольцами-застёжками внутри. Обычно такая папка становится в общий строй таких же, ей подобных, с широкими внушающими почтение корешками, на полках бухгалтерии, храня в своей утробе годовой отчёт.

. .. .

Дырокол для пробивки страниц машинописного текста под стандарт кольцевых застёжек, я одолжил у секретарши СМП-615. Новый начальник аж позеленел, увидав меня в пределах своей птицефермы, однако его мозоли не доросли ещё до статуса вышестоящих…

Смонтированный в папке сборник рассказов отлично разместился в целлофановом пакете симпатично праздничного вида, и я повёз его — звучите фанфары! гремите литавры! — в стольный град Киев, в книгоиздательство «Днiпро».

~ ~ ~

В первом кабинете, где я с абсолютно заслуженной, однако сдержанной гордостью объявил, что тут вот у меня [Ура! Банзай! Виват!] сборник рассказов В. С. Моэма, на Украинском, улыбчивый молодой человек ответил, что по Моэму он не специалист, и что нужный мне сотрудник сидит через два кабинета по коридору, может быть, проводить?

С не меньшей благовоспитанностью манер я отвечал, что, по-моему, и сам найду, спасибо.

. .. .

В кабинете, совпадающем с наводкой, сидел полноватый, но тоже молодой человек, с отвращением уставясь на жалкую пригоршню страниц из фиолетовой картонной папки, разбросавшей, с развязной вульгарностью, свои белые шнурки-тесёмочки по столешнице его рабочего стола…

От Моэма он не открещивался, и тогда я вынул и водрузил перед ним увесистый том, в серой пластиковой обложке. Он нехотя открыл, увидел заголовок первого рассказа

«Дождь»

испуганно оглянулся на окно и спросил, кем я послан.

Я обомлел и начал лихорадочно догадываться: «...так выходит, сюда нельзя от самого себя! Тут номера такого сорта не прокатят. Надо чтоб меня прислал герцог ***, тогда приёмщик поймёт, чей я вассал, сопоставит удельный вес герцога *** со своим сюзереном (маркизом ***), дабы сориентироваться — какого ранга обращение уделить мне. Последует удостоверительный звонок по телефону, и тогда уж станет окончательно ясно, куда совать машинописные страницы текста, приземлившегося на его стол.

Система чёткая, всё на мази, никаких лазеек для самозваных сборниконосцев…»

Тем временем он, просто на всякий, раскрыл том снова, где-то в середине, и тут же захлопнул.

— Я всего лишь посыльный, — пояснил я. — Меня просили занести в это издательство, вот я и принёс.

— Кто?

Я раскрыл папку — показать наклейку на обратной стороне лицевой обложки, с моим Конотопским адресом, на всякий: «Вот этот мой друг».

Разговор с посланцем не от какого-нибудь даже занюханного барона, а вообще… как, бишь там?.. из Конотопа? или что-то в таком роде… был ниже его должностного достоинства.

На его холодно официальное прощание, я откланялся в том же температурном режиме...

~ ~ ~

На следующий вечер в Конотопе, после работы, на полках этажерки по улице Декабристов 13, меня дожидалась бандероль в горчично-прочной бумаге почтовых отправлений. Вскрыть бандероль причин не находилось. Зачем? Размер и вес знакомы — я и не глядя знал, чтó там внутри.

Годовой отчёт за прошедшие шесть лет жизни: 472 страницы машинописи, 35 рассказов В. С. Моэма в переводе на Украинский язык.

Странно, что бандероль не прибыла из Киева раньше меня. И странно также, что эта невскрытая бандероль нечитанных рассказов во мне не всколыхнула ничего помимо отмороженного безразличия.

— Моё вам с кисточкой, дорогие пэры и пэрухи, сэры и сэрухи! — говаривал мой дядя Вадя, большой знаток вассальной зависимости из учебника «История Средних Веков» от книгоиздательства УЧПЕДГИЗ…

~ ~ ~ ~ ~ ~ ~