самое-пресамое
финальное произведение

С тех пор я перестал разговаривать со своими родителями, а заодно и перестал ходить на майские и октябрьские демонстрации. Вместо этого, выйдя на Профессийную, я сворачивал влево и шёл до самой окраины, где хаты сменялись полем и деревьями лесополосы вдоль железнодорожной насыпи. Оттуда пустынная грунтовка вела меня на станцию Куколка.

До станции я не доходил, а через пару километров сворачивал на одиночную колею, ответвлявшуюся от основной магистрали. Поезда по ней никогда не ходили, потому что путь этот запасной, на случай войны. Одинокая рельсовая колея соединяла киевский и московский участки магистрали, в объезд Конотопа, который разбомбят в первую очередь за то, что он стратегически важная узловая станция. Вот зачем понадобился объездной путь, который, не заходя в Конотоп, плавной дугой выводил меня через пустые поля к Сеймовскому лесу.

Возле остановки «Присеймовье» я уходил к реке, в то место на её берегу, где когда-то, ещё до брака, мы отдыхали с Ирой. Там я прочитывал номер Morning Star, почти целиком. Кроме последней спортивной страницы, которую я так и так всегда пропускал. Газета оставлялась лежать прижатой камнем к прибрежной траве, на всякий, может, кому и пригодится.

Обратный путь пролегал вдоль магистральной двухколейной насыпи. Тропою вдоль её крутого склона, я входил в Конотоп, и долгое время шёл, минуя примыкающие к магистрали огороды, аж до второго моста, где насыпь делала поворот к вокзалу. Там мы расставались, и я продолжал идти вдоль окраины над Болотом, чтобы в густых вечерних сумерках пересечь, за старым кладбищем, улицу Богдана Хмельницкого, а потом вдоль Сосновской выйти на конечную трамвая № 3, откуда до Декабристов 13 всего ничего.

В целом получался замкнутый круг — откуда вышел, туда и вернулся, прошагав полный день. Эти сольные марш-броски заменили мне демонстрации, а самодельные строки — бой барабана духовых оркестров:

Но это всё в дальнейшем, а самый первый раз Morning Star при мне не было, а было ощущение булавочного укола в грудь слева. И он никак не проходил, сколько ни чеши рубашку в этой анатомической области.

Даже ночью эта булавка меня донимала, так с утра я решил заняться трудотерапией. Направившись к локомотивному депо, я достиг его, и проник на ограждённую территорию, пустынно тихую по поводу второго дня праздника. Там я пошёл на стройплощадку административного корпуса.

Возле навала белого силикатного кирпича, был установлен пустой поддон, и я начал укладывать на него кирпичи. Иногда приходилось левым локтем зажимать грудь, потому что булавку там сменила вязальная спица.

Когда на поддон были уложены нормативные двенадцать рядов кирпича, я определил себе диагноз, что жить буду, пока что, и поднялся на неоконченный третий этаж. С уже завершённого угла кладки, я снял Весёлого Роджера, сунул его в дыру одной из плит перекрытия и присыпал засохшим раствором…

Наезды Кирпы остались пустой угрозой — в то лето меня так и не загребли в Ромны. Может я поумнел? Ну это вряд ли. Просто не подвернулся какой-нибудь высокопоставленный мозоль, чтобы я на него наступил…

К середине мая игла, или булавка, или что уж там воткнулось мне в грудь, потихоньку сама собой вытянулось, а через много лет мне стало ясно, что в тот раз я пережил свой первый инфаркт…

~ ~ ~

В моём недопродуманном плане подкатила очередная, но уже приятная деталь — задача сборки машинописного текста в единый том рассказов.

Для этой цели я купил в Универмаге папку с твёрдыми пластиковыми обложками и никелированными кольцами-застёжками внутри. Обычно таки папки, с широкими, внушающими уважение корешками, выстраиваются на полках бухгалтерии, храня общегодовые отчёты.

Дырокол для пробивки страниц машинописного текста под стандартно кольцевые застёжки, я одолжил у секретарши СМП-615. Новый начальник аж позеленел, увидав меня в пределах своей птицефермы, однако его мозоли не доросли ещё до статуса высокопоставленных…

Смонтированный в папке сборник рассказов отлично разместился в целлофановом пакете симпатично праздничного вида, и я повёз его — звучите фанфары! гремите литавры! — в стольный град Киев, в книгоиздательство "Днiпро".

В первом кабинете, где я, с абсолютно заслуженной, однако сдержанной гордостью объявил, что тут вот у меня [Ура! Банзай! Виват!] сборник переведённых рассказов В. С. Моэма, улыбчивый молодой человек ответил, что по Моэму он не специалист, и что нужный мне сотрудник сидит через два кабинета по коридору, может быть, проводить?

С не меньшей благовоспитанностью я отвечал, что, по-моему, и сам найду, спасибо.

В кабинете по указанному адресу, сидел полноватый, но тоже молодой человек, и с отвращением смотрел на пригоршню машинописных страниц из фиолетовой картонной папки, раскинувшей, с развязной вульгарностью, свои белые шнурочки-тесёмочки по столешнице его рабочего стола…

От Моэма он не открещивался, и тогда я вынул и водрузил перед ним увесистый том, в серой пластиковой обложке. Он нехотя открыл, увидел заголовок первого рассказа

"Дождь"

испуганно оглянулся на окно и спросил, кем я послан.

Я обомлел и начал лихорадочно догадываться: "...так выходит, сюда нельзя от самого себя! Тут номера такого сорта не прокатят. Надо чтоб меня прислал герцог ***, тогда приёмщик поймёт, чей я вассал, сопоставит удельный вес герцога *** со своим сюзереном (маркизом ***), чтобы сориентироваться — какого ранга обращение уделить мне. Последует удостоверительный звонок по телефону, и тогда уж станет окончательно ясно, куда сунуть страницы печатного текста, попавшие к нему на стол.

Система чёткая, всё на мази, без лазеек для самозваных сборниконосцев…""

Тем временем он, просто на всякий, раскрыл том снова, где-то в середине, и тут же захлопнул.

— Я всего лишь посыльный,— пояснил я.— Меня просили принести в ваше издательство, вот я и принёс.

— Кто?

Я раскрыл папку — показать наклейку на обратной стороне лицевой обложки, с моим Конотопским адресом, на всякий: «Вот этот мой друг».

Разговор с посланцем не от какого-нибудь даже занюханного барона, а вообще… как, бишь там?.. из Конотопа? или что-то в таком роде… был ниже его должностного достоинства.

На его холодно официальное прощание, я откланялся в том же температурном режиме...

~ ~ ~

На следующий вечер в Конотопе, после работы, на полках этажерки по улице Декабристов 13, меня дожидалась бандероль в горчично-прочной бумаге почтовых отправлений. Вскрыть бандероль причин не находилось. Зачем? По размерам и знакомому весу, я и не глядя, знал, чтó там внутри.

Годовой отчёт за прошедшие шесть лет жизни: 472 страницы машинописи, 35 рассказов В. С. Моэма в переводе на Украинский язык.

Странно, что бандероль не прибыла из Киева раньше меня. И странно также, что эта нераспечатанная бандероль нечитанных рассказов оставил меня таким отморожено безразличным.

(...ну, стало быть, эти шесть лет не вписываются в феодально разгрáфленную систему книгоиздательского дела, а так и что?..

— Кто вас прислал в нашу квадратно-гнездовую реальность?

— Простите, я постучал не в ту дверь…)

— Моё вам с кисточкой, дорогие пэры и пэрухи, сэры и сэрухи!— как говаривал мой дядя Вадя, большой знаток вассальной зависимости из учебника "История Средних Веков" книгоиздательства УЧПЕДГИЗ…

~ ~ ~ ~ ~ ~ ~