Извещение о моём задержании дошло в СМП-615 поздно — через месяц-два. Я уже и думать забыл, когда неуёмный новый начальник вызвал меня со стройки и потребовал написать объяснительную.
Он явно решил использовать ситуацию по-полной и, по горячим следам, назначил заседание профкома для рассмотрения моего персонального дела.
Начинались осенние холода, и на заседание я пришёл в плаще и шляпе.
Новый начальник явился из своего кабинета, в пиджаке и галстуке, и приступил к изложению моих прегрешений. Свежайшее, подтверждённое бумагой из милиции, о моём нарушении постановлений Партии и Правительства в парке на скамье. Вот каким образом я позорю СМП-615 в глазах общественности и органов. Доколе терпеть?
Однако я избрал позицию наблюдателя и на пустопорожне риторические вопросы отвечал лишь пожатием левого плеча под плащом...
А моё издевательское отношение к руководству поезда? Полюбуйтесь! Объяснительная написана стихами! Из кипы бумажек на столе перед собою, новый шеф поднял одну и потряс ею в пустом воздухе.
...ух-ты! я и не знал, что на меня такое досье скопилось...
Или вот другой пример! Напоминание, написанное мною в профком (он зачитал): «Три месяца назад я подал заявление на повышение разряда моей квалификации каменщика. Однако до сих пор квалификационная комиссия СМП-615 ни ухом не ведёт, ни рогом не шевелит».
Профсоюзный комитет грохнул хохотом, новый начальник, послушный стадному рефлексу, тоже подхохотнул, не понимая чё тут смешного...
Кроме того, рядом со мной опасно находиться, потому что я подкладывал руку под плиту!
~ ~ ~
И это факт. В тот день нас было четверо: прораб Каренин, плотник Иван, крановщик башенного крана Виталя и я.
Солнце разливалось по мартовским снегам строительных угодий, где мы начинали новый жилой дом. Блоки фундамента смонтированы были в котловане ещё с осени, а потом, всю зиму, Ивана присматривал за ними. С 8 до 5.
Он приходил, включал тэн в вагончике и смотрел на молчаливые белые сугробы за окном. Или на портреты зазывных красоток из цветных журналов, которыми оклеил все стены, чтоб хоть чем-то занять руки…
В тот мартовский день он стал моим подсобником.
Всего и дела-то — поднять четыре ряда кладки в короткой стенке будущего подъезда, и поверх них смонтировать обрубок плиты, над входом в подвал, на дне лестничной клетки подъезда.
Стоя на риштовке между блоков фундамента, я поднял два столбика по углам и начал гнать порядовку под шнурку, для опирания плиты. Работы оставалось на полчаса, максимум, а до конца рабочего дня ещё чуть больше часа.
Однако Витале-крановщику не терпелось спуститься со своего насеста в кабинке башенного крана, чтобы играть с Иваном в карты до пяти. Вот Виталя и покричал сверху плотнику скорее зацепить обрубок бетонной плиты предназначенный для монтажа. Одним краем ляжет на блоки под будущую поперечную стену, другим на поднятые мною столбики и — поедят! По-е-дят! А пропущенную порядовку заполнят как-нибудь потом, уже по ходу строительства.
Я пытался втолковать Ивану, что именно сейчас — самый удобный момент закончить эту кладку. Если оставить на потом, кому-то из каменщиков придётся корячиться в три погибели, под плитой будущей лестничной площадки, втискивая кирпичи в недовершённый пропуск...
Пусть лучше он подносит раствор, и я закончу за 15 минут, работая в таких благоприятных условиях. Но Ивану Виталя оказался более близким другом, чем логика. Плотник пошёл и зацепил плиту, исполняя крики сверху.
Крановщик сделал «вира» грузом, развернул стрелу и понёс ко мне обрубок — положить, согласно своим расчётам. Он орал мне настилать раствор поскорее, не то бросит как есть, на сухой кирпич — поедят!
Вместо раствора, я положил руку на столбик, чтобы он не исполнил своё намерение.
Виталя темпераментно матерился из своего скворечника, беспрерывно звенел сигнальным звоном крана и подносил груз всё ближе. В общем, это была лобовая атака двух самолётов: кто отвернёт — мозгляк сопливый.
Когда бетонному обрубку до руки осталось около метра, прораб Каренин очнулся от слежения за дух захватывающим поединком двух ассов,— и покричал Витале отвести плиту в сторону.
Там она и висела на стропах, пока я заканчивал оставшиеся два ряда, как положено. Прораб Каренин стоял на блоках у меня над головой и спрашивал:
— Зачем ты это делаешь, Сергей? Он же мог и раздавить, у него дури хватит. Остался б ты калекой.
— Каренин, у меня и так вся жизнь поломатая. Всё, что осталось — это работа. Не хочу, чтобы из неё сопли делали.
— Кого?— спросил Иван, стоя на блоках другой стены, у меня за спиной.— А шо это она у него поломатая?
— Это уж так на роду написано,— пояснил Каренин.
Я заканчивал класть последний ряд, вроде как бы и занят, но не мог не встрять в беседу эрудитов: «Чтоб ему рука отсохла, тому писателю!»
Каренин с Иваном враз умолкли, прораб как-то съёжился и отвёл глаза.
И именно в тот момент, жмуря глаза на предвечерние лучи солнца, клонившегося к горизонту, и разравнивая кельмой раствор, под монтаж обрубка плиты перекрытия, я впервые подумал, что события нашей жизни определяются и происходят так, как мы сами о них расскажем, в своей дальнейшей жизни. И неважно кому, и неважно письменно или устно…
(...это ужасно! Выходит, тем бездумным проклятием я пожелал, чтобы моя рука отсохла? За что? Это совсем нечестно!
...аткнись!. кто бы тут вякал вообще про честно и нечестно! а как иначе мог я показать тому наглому кукловоду в Немецком спальнике, что я ему не кукла-марионетка и не инструмент в его дремотном бормотании на грани сна, в попытках перестройки недосягаемого прошлого?
Не знаю, доходит ли тебе, но хорошо хоть мне ясно о чём я… однако лучше и впрямь заткнуться, чтоб нам не слишком перенапрягать мозги...
...тем более, что без того спальника, вся эта история не раз бы уже кончилась в безымянной речке на Объекте...)
Мы с Иваном смонтировали плиту. Виталя слез с крана, и ему хватило времени поиграть в карты, до выхода на дорогу, встречать "Нашу Чаечку". Я вскоре забыл весь случай, но новый начальник не преминул подшить его в досье…
— И вы не хуже меня знаете, сколько раз его увозили в психиатрическую больницу… Но хуже всего, что он злостный нарушитель трудовой дисциплины. Три прогула за текущий год! Поэтому я предлагаю уволить его за систематические прогулы.
Всё правильно — два дня в Москву за паровозиком для Андрея и один день на книгоиздательство "Днiпро" в Киеве…
По ходу каждого из нарушений, я целиком сознавал, что совершаю прогулы. Однако для работника СМП-615 неделя прогулов составляла среднестатистическую норму, а у пары чемпионов и до двадцати дней.
Именно данный факт я счёл гарантией дозволенности прогулять три дня, чемпионские рекорды прикроют мою задницу. Но не тут-то было! Трудовую дисциплину не проведёшь хитрожопыми расчётами!.
~ ~ ~
И вот после пяти ежегодных записей в мою трудовую книжку, об объявленной мне благодарности с вручением почётной грамоты за мои трудовые достижения, 18 октября 1985 начальник отдела кадров СМП-615, А. Петухов, тем же превосходно-канцелярским почерком написал, что я уволен на основании Статьи 40 КТЗ, прогул без уважительных причин.
У него не было выбора. Участники заседания профкома единогласно подняли руки за меру пресечения, предложенную новым начальником. Против рефлекса не попрёшь. Воздержавшихся нет…
Впоследствии, некоторые заседатели объясняли такой результат моей легкомысленной ошибкой: мне следовало встать, снять шляпу и жалобно повиниться, тогда бы профком простил меня...
Отчего я до конца остался всего лишь сторонним наблюдателем и не выступил с самозащитной речью про чужие прогулы и моё искреннее раскаяние?
Да просто надоело. Пришла пора выходить на новые рубежи приложения своего экспериментализма. Искать и находить новые объекты для удовлетворения моей любознательности.
Не потому, что таким был мой план. Как всегда, я оставался лишь орудием, тем, кто исполняет приказы. Время и Экспериментализм решили всё за меня...
Кроме того, летом состоялась сдача очередного 100-квартирного. Каменщица из нашей бригады по имени Нина, толстуха с мохнатой родинкой на щеке, получила в нём квартиру. Она устроилась в СМП-615 за пару месяцев до сдачи дома и, получив квартиру, рассчиталась.
Я пошёл в отдел кадров и спросил начальника Петухова о своём продвижении в очереди на улучшение квартирных условий. Он сказал, что я в ней номер 35.
Этого невозможно! Шесть лет назад я был 24-м!
Он ответил с каллиграфической заокругленностью: с тех пор сменились три начальника, и на работу принимал меня не он, а в бумагах написано, что я — тридцать пятый, других данных у него нет.
Прощай, любимый Поезд! Прощай, бригада наша! Вагончик поджигать не буду, хоть в нём моя гитара оказалась в нетях, наутро после дня рожденья Грини…
вверх-скок