Запас собранной картошки продержал бы меня всю неделю, но сама по себе, в одиночку, она как-то не насыщала, даже если и присолить найденной в общей кухне солью…
Художник приметил, как в "Красном Уголке" я подхватил с подоконника забытый кем-то сухарь булочки, и съел, пряча в кулаке. Он доложил о происшествии начальнику отдела кадров.
Угрюмый мужик, с маской вечного недовольства на лице, явился в уже пустую от командировочных комнату (я оставался последним), и потребовал объяснений.
У меня из сумки пропали деньги.
Украли? Кто?
Ничего не знаю. Были десять рублей. Осталась только сумка.
Маска с отвращением дёрнулась и — вышла. Вскоре меня вызвали в его кабинет для сообщения, что мои командировочные бумаги будут проштампованы на полный срок (оставалось ещё три дня), но я должен исполнить срочную работу: КАМАЗ высыпал во дворе свой кузов песка не там, где надо, песок нужно передвинуть, но гусеницы бульдозера помнут свежий асфальт.
У меня ушло часа два-три , чтобы перелопатить песок за спину горшкам с обречёнными Ёлочками…
За исполнение работы мне выплатили десять рублей, которые я незамедлительно получил в кассе бухгалтерии. Билет на электричку до Конотопа стоил четыре руб. с чем-то. Так что я пошёл в гастроном, купил бутылку водки, чистой как слеза разлуки; чего-то там ещё для закуси, и вернулся в "Красный Уголок".
Мы с художником распили водку за успех сборника поэзии, который листается сзаду наперёд…
~ ~ ~
Капремонтом на Конотопской фабрике вторсырья командовал Юра, один из трёх работников капремонта. Он любил смеяться и делал это умело, демонстрируя фиксу белого металла на клыку. В чёрно-белых кинофильмах комсомольских вожаков обычно играют похожими на него, и только фикса как-то не вписывалась в образ.
Второго капремонтника звали Арсен, его глаза косили друг на друга, но не слишком сильно, и он держал себя с церемонной важностью чуть приторможенного аксакала, несмотря на молодой возраст. Его сыну исполнилось два года, вот он и загордился.
С Арсеном я ладил, но Юра, прикрываясь своим жизнерадостным смехом, постоянно пытался подмять меня, наверное, от отвращения к моему высшему образованию. Я никому не сообщал о факте, но запись о тех четырёх годах оставалась в моей трудовой книжке, хранившейся в отделе кадров фабрики, а Юра часто и подолгу пропадал в бараке администрации и был там всем свой парень, похохатывая с любым, кто подвернётся.
Основным препятствием к налаживанию дружественных отношений являлись мои отвлечённые цитаты классиков литературы и текущие новости из газеты Morning Star. Арсен же, как и приличествует аксакалу, пытался увещевательно гасить нашу распрю.
Однажды в разговоре с Арсеном, я процитировал пару строк из работы Карла Маркса "О Происхождении Семьи, Частной Собственности, и Государства".
(...ну да конечно, автором данной работы принято считать Фридриха Энгельса, однако Фриц опубликовал её после кончины дорогого друга Карла, что дало возможность дорогому корефану порыться в архивах и неоконченных трудах покойного. Вероятно, Энгельс, как и блондин из Южной Украины, считал персонально пережитые тяготы достаточным основанием для экспроприации имущества отсутствующих.
Как никак, он щедро поддерживал Карла, его жену и их шестерых детей, на деньги своего папы, тоже Фрица...)
Я не привлекал внимание Арсена ко всем этим деталям, ограничившись краткой цитатой из самой работы. Юра, который оказался в бытовке, вдруг вызверился с требованием, чтобы я больше никогда не позволял себе таких провокационных разговоров в его присутствии, потому что он Коммунист и знает куда звонить в случае подобных высказываний.
В первый раз за время наших стычек, я не нашёлся, что сказать. Он меня, буквально, ошеломил угрозой науськать КГБ на классика марксизма-ленинизма. А это уже не шутки, те с ним запросто разделаются…
В другой раз, я описывал Арсену балет Вагнера про Шотландских ведьм, который я посетил в Киеве во время командировки. По ходу сольного танца одна из ведьм запнулась и, с деревянным стуком, упала на пол сцены.
— Ха-ха-ха!— жизнерадостно отреагировал Юра, который заглянул в капремонт из административного барака.
— И представьте, Арсен, на весь зал не нашлось ни одного придурка посмеяться. Она встала и дотанцевала, показала характер, карочи.
И Юра тоже показал, что не зря ошивается при администрации. В результате, меня перевели в производственный цех на должность прессовщика...
~ ~ ~
В чём суть Тряпок? Туда вагонами везут утиль, отсортированный на свалках. Главным образом, заношенную и выброшенную одежду, а также макулатуру.
Бабы из ближайшего села Поповки, визжащими дисками своих станков, допарывают драное отрепье и снова-таки сортируют в мягкие холмики: из просто тряпья, из вязаного тряпья, из воротников искусственного меха от зимних пальто и т. д.
День за днём стоят они перед своими станками в пропылённых халатах, увешанные гроздьями булавок на груди, которые заметили и повыбирали из обносков, чтобы железки не повреждали диск. Гроздья броненосной неприступности для любого сглаза...
Время от времени, два грузчика подходят к этим горкам тряпок с глубоким ящиком на длинных ручках, ну, типа носилок для парижской знати во времена мушкетёров. Только без крыши.
Лица их обмотаны банданами, в стиле грабителей банков, чтобы не вдыхать густые тучи пыли, висящие вокруг станков. Они наваливают тряпки с «горкой» в свой ящик и уносят в соседнее прессовочное отделение ускоренной рысцой. К такой походке и понуждает тяжесть груза.
(...раза два я подменял кого-нибудь из отсутствующих грузчиков, но не мог сделать больше пары ходок.
— Серёга! Ты без напряга неси!. Расслабься!
Но и эта инструкция не помогала удержать длинные шесты ручек, медленно выскальзывающие из стиснутых кулаков. Какое на... то есть, расслабление?..)
Доставленное вторсырьё, грузчики вываливают возле какого-нибудь пресса, тряпки к одному, бумагу и огрызки картонных ящиков к другому.
Пресс — это тоже ящик, но у него есть дверца и нет ручек, потому что он стоит на полу, прикованный к своему месту. Открыв дверцу, нужно прежде всего проложить по дну ящика две тонкие узкие полоски металла (они зовутся "шинками"), чтобы оба конца каждой из них из него выходили бы.
Потом застилаешь нутро ящика парой бросовых мешков, и запираешь дверь наружным крючком. Забиваешь ящик хламом, натасканным грузчиками, жмёшь одну из трёх кнопок сбоку пресса.
Электромотор, поверх квадрата щитовидной крышки, вознесённой за полметра над ящиком, заводится трещать, визжать и выть, проползая книзу по боковым станинам, вгоняя свой щит в ящик.
Щит вдавливает хлам до дна, насколько может. Когда в звучании мотора преобладает визг, это означает, что он сделал всё, на что способен и не имеет сил спуститься глубже. Пришёл момент нажать кнопку «стоп», и, следом, ту, что рядом — «вверх».
Щит с мотором отправляется ползти в обратном направлении, вверх по тем же станинам. Эти подъёмы-спуски невыносимо душемотательны своей замедленностью.
Теперь в ящик нужно навалить добавку, потому что готовый тюк обязан весить от 60 кГ.
Снова врубай пресс, вминай добавку, а потом ещё одну такую же и, наконец, открываешь (однако, не подымая щита) дверцу ящика, чтобы обмотать тюк той парой загодя проложенных "шинок", они помогут ему не развалиться.
Верни щит в исходное положение и выкати готовый тюк. Откатывай его над подальше, чтоб не мешал катать последующие.
Постепенно, на полу вокруг пресса собирается отара из тюков, а к ней придёт грузчик Миша, с двухколёсной тачкой.
Он заведёт полку тачки под крайний тюк и дёрнет её ручки на себя. Тюк ляжет на рамку из тачкиных ручек, подпёртый сзади её же полкой, и Миша покатит тачку на выход из прессовочного отделения.
Возле ворот выхода стоит фанерная будка весовщицы Вали, а под её окошком большие багажные весы.
Миша свалит тюк на весы и, окунув щепку в жестянку с красной краской, напишет по мешковине упаковки тюка цифру веса, которую Валя покричит ему, через стекло в своей будке, потому что Миша стар и глуховат, хотя ещё и крепок.
Затем он сбросит тюк с весов, поднимет заново, на свою двухколёсную тачку, и покатит из прессовочного отделения на открытый воздух, где, огибая рытвины в искрошенном бетоне дорожки, влекомая им тачка потарахтит к арочному ангару готовой продукции...
Когда пустой товарный вагон подадут в тупик возле ангара, бригада грузчиков перекантует тюки в вагон, и тот уедет неведомо куда, возможно, на другие фабрики дальнейшей переработки вторсырья...
~ ~ ~
В прессовочном отделении всего одно окно, чьи стёкла держит корка пыли, накрепко сцементированной трудовой испариной и жарким потом ещё в годы первой пятилетки.
Освещение предоставляют желтовато тусклые лампочки; по одной над каждым из четырёх прессов. Правда, один из них не работает, поделившись своими запчастями с тремя оставшимися, которые ещё в строю, чтобы на них трудились два прессовщика прессовочного отделения.
Норма выработки на прессовщика — 32 тюка за смену. Я еле-еле успевал произвести их за рабочий день, а второй прессовщик, тоже, кстати, Миша, который жил гражданским браком с Валей весовщицей, закончит норму раньше срока и слиняет, насвистывая лёгкие мотивчики.
Он опытный прессовщик и не накладывает избыточного хлама в ящик пресса, а у моих тюков жуткий передоз. Грузчик Миша неодобрительно качает головой, выводя обмакнутой щепкой «78» или «83» на тюках моего производства.
Потом, прикрякнув, он вскидывает тюк на тачку и волочит прочь, на тарахтящих возмущением колёсах.
Миша, по своей натуре, молчалив и замечаний мне не делает. Мне неудобно перед ним, но никак не удаётся поймать эту норму…
~ ~ ~
За смену, кроме обеденного, есть ещё два получасовых перерыва для отдыха. Мы сходимся в бытовку.
В стене напротив двери — два довольно больших окна, и не в настолько плотной пыли, чтобы включать искусственное освещение.
Четыре квадратных столика, с белым пластиком в их столешницах, составлены впритык и образуют один общий обеденный стол по центральной оси комнаты. Его дополняют четыре досочные лавки, по паре с каждой стороны, и один стул во главе.
Это бытовка грузчиков и прессовщиков, тут они переодеваются, но во время обеда Поповские бабы идут сюда же, потому что в их бытовке стола вовсе нет.
На обед я тут не остаюсь, а ухожу в столовую завода «Мотордеталь». Для этого надо пересечь железнодорожное полотно, а дальше уже по полю, потом свернуть в лесополосу и идти по тропе, до конечной первого номера трамвая, напротив заводской проходной. На дорогу уходит минут пятнадцать.
«Мотордеталь» очень современный завод и сквозь стеклянные стены второго этажа его столовой открывается прекрасный вид на поле, по которому я прихожу.
И никаких проблем на проходной — любой, на ком спецовка, конает за своего. Порции хавки в столовой хоть и маленькие, зато дешёвые. Съешь — и часа два есть не хочется.
Иногда весовщица Валя, гражданская жена прессовщика Миши, заказывает принести ей пирожное из столовой.
На обратном пути, пересекая железнодорожное полотно перед локомотивами товарных составов, что дожидаются «зелёного» на проезд через Конотоп, я делаю попытки поддобриться к ним пирожным, завёрнутым в бумажку.
У них такие добродушные морды с красной бородой, как на парусе плота Кон-Тики. Но локомотивы неподкупно отмалчиваются.
— Не хошь, как хошь!— и я несу пирожное весовщице Вале...
вверх-скок