Чревовещание. Губы стиснуты. Думаю желудком. Что?
А? Ты? Я. Хочу. Тебя. Ты...
С хриплой грубой яростью пехотинец выругался. Апоплексичный вздрыг сучий выблядок. Хорошо же ты, малый, надумал прийти. Всего час осталось тебе жить, твой последний.
Тук. Тук.
Теперь мурашки по коже. Они чувствуют сострадание. Смахнуть слезу за мучеников. За всех и вся кто умирает, хотят, за умирающих, умереть. Для этого все и родятся. Бедная м-с Пурфо. Надеюсь она уже. Потому что их чрева. Влага брюшка глазного яблока женщины глазела из-под частокола ресниц, упокоённо, слушая. Глянь, что за прелесть этот глаз, пока она не говорит. На той-той речке. На каждый медленный атласный вздох волны грудей (её вздыхающая пышность), красная роза всплывала неспешно. Опускалась красная роза.
Сердцебиения её дыханье: дыхание, которое и есть жизнь. И все крохотные-прекрохотные папоротниковые опахальца волос девы.
Но глянь. Звезды яркие тускнеют. О роза! Рима. Светает. Ха! Лидвел. Так значит от него, а не от. Вскружилась. А мне такое нравится? Впрочем, пялюсь же на неё отсюда. Выбухнутые пробки, росплески пивной пены, груды порожних.
На плавно торчащий пивной кран положила Лидия руку, легко, мягенько, пусть побудет у меня в руках. Обо всём забыв от жалости к стриженому. Сюда, туда: туда-сюда: по полированной узловатости (она знает, его глаза, мои глаза, её глаза) её большой и указательный пальцы жалостливо прошлись: прошли, отошли и, мягко касаясь, скользнули потом так плавно, медленно вниз, прохладный, твёрдый, эмалевый патрубок вытарчивал из их проскальзывающего охвата.
С петушком карра.
Тук. Тук. Тук.
Я тут останусь. Аминь. От ярости он заскрипел зубами. Коварные враги отшатнулись.
Аккорды подходят. Очень грустная вещь. Но такой и должна быть. Смотаться пока не кончилась. Проходить мимо неё. Можно оставить этот НЕЗАВИСИМЫЙ. Письмо у меня. А если она, предположим. Нет. Иди, иди, иди. Как Кэшл Бойло Конноро Койло Тисдал Морис Тисдем, идиииииии.
Дапрдти. Цввстл. В рост с рожью синева. Цвейт встал. Уй. Мыло так и влипло сзади. Наверное вспотел: музыка. Не забыть тот лосьон. Ладно, пока. Высшего кла. Карточка заткнута, да.
Мимо глухого Пэта, в дверях напрягающего слух, Цвейт прошёл.
У казармы Женив умер тот юноша. У Пассажа положили тело его. Горе! О, горемычный. Голос горюющего певца призвал к горестной молитве.
Мимо розы, мимо атласной груди, мимо ласкательной ручки, мимо росплесков, мимо порожних, мимо выбухнутых пробок, приветствуя на ходу, минуя глаза и волосы дев, бронзу и золото слегка в мореглубиннотени, прошёл Цвейт, мягкий Цвейт, мне так одинокий Цвейт.
Тук. Тук. Тук.
Молитесь за него, умолял бас Долларда. Вы кто слушает в покое. Шепните молитву, сроните слезу, добрые люди, добрый народ. Он был стриженый парень.
Спугивая подслушивающего коридорного, стриженый обашмаченый Цвейт в вестибюле Ормонда услышал взрёвы и взрыки браво, смачные спиношлёпы, их всех башмаков топотанье, башмаков, что не парня того башмаки. Гам общего хора, обмыть как следует.
Хорошо что я улизнул.
— Ну, ты силён, Бен,– сказал Саймон Дедалус.– Ей-Богу, как всегда в отличной форме.
— Даже лучше,– сказал Томджин Кернан,– прочувственнейшее исполнение этой баллады, клянусь душой и честью.
— Лаблаш,– сказал отец Коули.
Бен Доллард грузно прокачучил к бару, мощно похвалоокормленный и весь разалелый, на тяжкоступных ногах, его подагренные пальцы выкаблучивали кастаньетами в воздухе. Большой Бенабен Доллард, Бык Бенбен, Бык Бенбен. Трр.
И нутротронутые все, Саймон выдувая дружелюбство на сигнальном рожке своего носа, все со смехом, они грянули заздравным в его честь ура.
вверх-скок