В хохотном перезвоне молодые златобронзовые голоса смешались, Даус с Кеннеди, твой глаз тоже. Они запрокидывали юные головы, бронза расхохота, дать вольнолёт их смеху, до писка, твой тоже, сигналам друг другу, высоким пронзительным взвизгам.
Ах, отдуваясь, вздыхая. Вздыхая, ах, истощившись, их веселье утихомирилось.
Мисс Кеннеди пригубила свою чашку вновь, приподняв, отпила глоточек и дохохотнула. Мисс Даус нагнувшись вновь над чайным подносом, встопорщила вновь свой нос и выкатила уморно напученные глаза. Вновь Кеннехихи, склоняя свою белокурую башенку волос, склоняя, свой черепаший гребень на затылке показывая, выпрыснула изо рта свой чай, захлебываясь чаем и смехом, кашляя придушенно, крича:
— О ожирелые глазищи! Представь, чтоб выйти за такого замуж,– вскрикнула она.– С его бородёнкой.
Даус дала полную волю прелестному взвизгу, полному взвизгу полной женщины, восторгу, веселью, презрительности.
— Замуж за ожирелый нос!– взвизгнула она.
Пронзительно, заливистым смехом, за бронзой и золото, вызывали они, каждая у каждой, хохот за хохотом, вызванивая по очереди. А потом опять закатились. За жирный, сама знаешь. Изнеможённо, бездыханно, свои потрясённые головы клали они, заплетённые и башневзведенные блескогребнями, на кромку стойки. Совсем раскрасневшиеся (О!), задыхающиеся, в поту (О!), совсем бездыханные.
Замужем за Цвейтом, за жирвлезцветом.
— О, все святые!– мисс Даус сказала, взъохнув над своей прыгающей розой.– Лучше б я не смеялась столько. Прям взмокла вся.
— О, мисс Даус!– мисс Кеннеди протестовала.– Вы просто ужас!
И зарделась ещё пуще (вы ужас), ещё золотистей.
Мимо Кэнтвелских контор брел Жирморцвейт, мимо дев Сеппи в их ярком масле. Наннети-отец охотился на такие вещицы, выманивал, ходя по домам, как я. Религия окупается. Надо свидеться с ним насчёт ключного абзаца. Сперва поесть. Хочется. Ещё нет. Сказала в четыре. Время всё идёт. Стрелки крутятся. Далеко. Где поесть? У Кларенса, у Долфена. Дальше. Для Рауля. Поесть. Или выжму пять гиней за те объявы. Лиловое шёлковое белье. Пока ещё нет. Услады греха.
Румянец сходит, ещё сходит, золотисто бледна.
В бар их вошёл м-р Дедалус. Заусеницы, отколупывая заусеницы с широкого ногтя на большом пальце. Заусеницы. Он вошёл.
— О, с возвращением, мисс Даус.
Он подержал её руку. Приятным был её отпуск?
— Супер.
Он в надежде, что Ростреворская погода была превосходной.
— Роскошной,– сказала она.– Полюбуйтесь, на что я похожа. День деньской валялась на пляже.
Бронзовая белизна.
— Разве можно так себя вести?– сказал ей м-р Дедалус и мягенько пожал её руку.– Соблазнять несчастных простаков мужчин.
Мисс Даус атласно выскользила свою руку.
— Ах, ну вас,– она сказала.– Уж такие вы простаки, я так и поверила.
Но он такой.
— Уж я-то точно – да,– призадумался он.– В колыбельке у меня был до того наивный вид, что так и назвали – простак Саймон.
— Вы, небось, были просто пупсик,– отвечала мисс Даус.– И что же доктор прописал на сегодня?
— То самое,– раздумывал он,– что вы и сами б себе пожелали. Наверно, побеспокою вас просьбой o капелькe свежей воды на полстакана виски.
Звяк.
вверх-скок