Коули запел:
— M'appari tutt'amor:
Il mio sguardo l'incontr ...на итальянском: "явилась мне сама любовь, глаза мои её узрели" (ария Лионела в III акте оперы Марта)
Она машет, не слыша Коули, вуаль вырывается к тому уплывающему, дорогому, к ветру, любви, торопя парус, возвращайся.
— Подхватывай, Саймон.
— Эх, я уж своё отплясал, Бен... Ладно...
М-р Дедалус положил свою трубку на пюпитр возле камертона и, садясь, тронул послушливые клавиши.
— Нет, Саймон,– оборотился отец Коули.– Играй это как в оригинале. Один бемоль.
Клавиши, подчиняясь, взбежали, выговорили, сбились, признались, смешались.
По сцене прошагал отец Коули.
— Ну-ка, Саймон, я тебе подыграю,– сказал он.– Вставай.
Мимо ананасового утёса у Грехема Лемона, мимо Элверова слона звяк прорысил. Бифштекс, почка, печень, смешаны в снедь достойную князей, сидят князья Цвейт и Гулдинг. Князья за яствами подымали и пили поверское и сидр.
Лучшая из мелодий написанных для тенора, сказал Ричи: Sonnambulaна итальянском: "ходящая во сне" (опера Беллини) . Однажды он слушал как её исполнял Джо Маас. А, прям как МакГукин! Да. В своём роде. В стиле мальчиков-певчих. Таким мальчиком был Маас. Мальчик мессы. Лирический тенор, если угодно. Ни в жизнь не забудешь. Нет.
Ласково Цвейт над, без печени, бэконом увидал обтянуто напрягшиеся черты.
Радикулит его. Блестящий глаз по Блейсту: следующим номером программы. Сколько ни вьётся, а платить придётся. Потом на пилюли, диет-хлеб, по гинее за ящик. Немного отсрочит. Как в той песне: в могиле всё равно. Вот именно. Пирог с почками. Сладости к. Не очень-то налегает. Самый стоящий в. Характерно для нег. Поверское. Переборчив в выпивке. В стакане выщербинка, свежая вода Вартри. Из экономии подгребает спички со стоек. Потом растрынькивает соверен на безделушки. А попросишь не даст и фартинга. Поддаст, потом не хочет платить за выпивку. Занятные типы.
Ни за что не забудет Ричи тот вечер. Сколько жить будет. Сколько жить, ни за что. Участвовали все кумиры Старого Королевского с малым Пиком. И вот первая нота.
Речь замерла в паузе на губах Ричи.
Вариации про чёрт побери. И сам же верит в свое враньё. Ей-ей верит.
Замечательный враль. Но нужна отличная память.
— А это что за мелодия?– спросил Леопольд Цвейт.
— Теперь уж не вернуть.
Ричи отдул свои губы. Низкая нота вступления, милая домовушка, бормотнула враз.
Певчий дрозд. Его дыхание, чистое как у птиц (его гордость хорошие зубы), высвистелось в горестной печали. Пропало. Богатое звучание. Тут две ноты за раз. Чёрного дрозда я слышал в шиповниковой долине. Подхватывал мои свисты, вторил и обращал их. Всё и то же, новый зов, прошло уж и всё. Эхо. Такой мелодичный отголосок. Как это делается? Теперь уж не вернуть. Печально высвистывал он. Спад, покорность, утрата.
Цвейт склонил леопольдино ухо, отворачивая краешек резной салфетки вниз под вазу. Порядок. Да, помню. Прекрасная песня. Спящей она пришла к нему.
Невинность под луной. Но, таки, убереглась. Смелы, не видят опасности. Если по имени. Или когда прикоснуться к мокрому. Коляска со звяком. Теперь уж поздно. Она хотела пойти. Вот почему. Женщина. Легко, как удержать море. Да: теперь уж поздно.
— Чудная песня,– сказал Цвейт пропавший Леопольд.– Хорошо её знаю.
Ничего подобного не было в жизни у Ричи Гулдинга.
Он тоже её хорошо знает. Или чувствует. Все долдонит про свою дочку. До того умна, узнаёт своего папочку, говорил Дедалус. А про меня?
вверх-скок