В бородатом щедром смехе Доллард затрясся над клавишами. Порвал бы.
– Не говоря уж про другую мембрану, – добавил отец Коули, – полегче, Бен. Amoroso ma non troppoитал.: любовно, но не чересчур (музыкальный термин). Дай-ка я.
Мисс Кеннеди поднесла двум джентльменам по бокалу прохладного портвейна. Выдала реплику. Действительно, сказал первый джентльмен, прекрасная погода.
Они пили прохладный портвейн. Ей известно куда направился лорд-лейтенант? Нет, она затрудняется сказать. Но об этом должно быть в газете. О, не стоит ей утруждать себя. Да какой там труд. Она околыхнулась волной распростанно Независимой, отыскивая лорд-лейтенант, башенки её волос медледвижась, лорд-лейте. Пустые хлопоты, сказал первый джентльмен. О, пустяки. А как он смотрел-то. Золото близ бронзы слыхало железа сталь.
– …охватит любовь мне и дела уж нет до завтра.
В печёночной подливе доминал Цвейт размятый картофель. Любовь и войну там кто-то. Знаменитый Бена Долларда. Тот вечер, как он прибежал к нам одолжить костюм для концерта. Брюки на нём чуть не лопались. Музыкальные ляжки. Как Молли хохотала, после ешо ухода. Упала на кровать, пищала, брыкалась. Все его причитронутыйндалы на виду. О, святые в небесах, я кончусь! О, женщины в первом ряду! Ой, я в жизни так не смеялась. Ну, что ж, оттого-то у него этот бочковый барельтон. К примеру евнухи. Интересно, кто за роялем. Отличное туше. Должно быть Коули. Музыкален. Распознаёт ноты на слух. Плохой запах изо рта у бедняги. Перестали.
Мисс Даус располагающе. Леда Даус, поклонилась приглаженному адвокату, Джорджу Лидвелу, джентльмену, входящему. Добрый день. Она дала свою чуть влажную ледивскую, руку его крепкому охвату. Добрый. Да, она вернулась. Опять в старый тарарам.
– Ваши друзья в зале, м-р Лидвел.
Джордж Лидвел, приглаженный, тронутый, держал ледиоруку.
Цвейт ел печень как уже говорилось. Здесь хоть чисто. Тот малый у Бартона аж липкий от жира. Никого тут. Гулдинг да я. Чистые столы, цветы, митры из салфеток. Пэт туда-сюда, лысый Пэт. Делать нечего. Самый стоящий в Дубли.
Опять рояль. Это Коули. А как сядет за него, словно единое целое, полное взаимопонимание. Нудные скрипачи скребут смычком и постоянно косят глазом, а виолончель просто пилят, напоминает зубную боль. Её высокий протяжный зуд. Вечер, когда мы сидели в ложе. Тромбон, как фонтан из кита в промежутках партии, другие медяшники раскручивают свои, опорожнить от слюны. А дирижеровы ноги, тоже зрелище – штаны мешком, а дрыгаются-то, дёргаются как всю дорогу. Правильно, что их прячут.
Звяк колясочно. Дрыг-дёрг.
Только арфа. Прелесный мерцающий золотом отсвет. Девушка прикасается. Такая прелесть. Подлива в самый раз. Золотой корабль. Эрин. Арфа, что разок-другой. Прохладные пальцы. Верх Тёрна, родендродоны. Мы для них арфы. Я. Он. Старый. Молодой.
– Ах, да не могу я, дружище, – м-р Дедалус сказал, нерешительно, безучастно.
Напористо.
– Давай, чтоб ты лопнул, – Бен Доллард вырычал.
– M'appariитал.: явилась мне (из арии в опере Ф. Флотоу "Марта"), Саймон, – сказал отец Коули.
Вдоль сцены сделал он несколько шагов, мрачный, высокий, в неловкости, отставив руки. Хрипловато яблоко его горла выхрипнуло слегка. Слегка запел он к пыльному морскому пейзажу на стене: Последнее Прости. Мыс, корабль, парус над валами волн. Прощай. Милая девушка, вуаль её вьется по ветру вдоль мыса. Ветер охватывает её.
вверх-скок