Почту, которую мне доставляли на Декабристов 13, домашние перекладывали на вторую полку этажерки, под ноги Иры на фотографии, сделанной во время её пионерской практики в городе Козельск, на севере Черниговской области. Она стояла посреди летнего ручья в чёрных спортивных штанах, закатанных выше коленок, и улыбалась из-под пластмассового козырька её косынки…
Разнообразием почта не блистала — раз в месяц журнал «ВСЕСВIТ» на Украинском языке.
Закрыв глаза, я раскрывал его и — нюхал, где-нибудь из середины; мне всегда нравился запах свежей типографской краски...
Однако на этот раз нюхать было нечего, рядом с ручьём лежал конверт, который мне не понравился с первого взгляда. Такое впечатление, будто его второпях вспороли кухонным ножом, а потом в испуге заклеили канцелярским клеем, навозюкавши, на всякий, втрое больше, чем надо.
Тут явственно чувствовалась рука дилетанта, проба пера подрастающего поколения.
Я открыл конверт сбоку, но всё равно пришлось отдирать бумажку, прихваченную клеем, пожертвовав частью машинописного текста.
— Что там, Серёжа? — с тревогой спросила моя мать.
— А Леночка тебе не говорила?
— Нет.
— Ну, ещё скажет.
. .. .
Это был вызов в городской народный суд по случаю иска жительницы Нежина, гражданки Иры, о расторжении брака, поскольку семьи никогда фактически не было, а я безвылазно зависаю в психбольницах с диагнозом шизофреника…
~ ~ ~
В бракоразводной очереди на втором этаже народного суда, я оказался вторым — вслед за парой местных расторженцев крупной комплекции, разочаровавшихся в институте брака.
Они смахивали на пару разобижено напыженных голубей-дутышей, никак друг с другом не разговаривали и старательно смотрели в разные стороны.
Девушка, чуть старше двадцати, пригласила их зайти на процедуру.
Несколько минут из-за двери слышались монологи различной громкости, но одинаковой неразборчивости. Затем голубки вышли из двери, не воркуя, и всё так же не глядя друг на друга. Но при этом одинаково раскраснелые, словно из одной парной. Друг за другом — мужик первым — они удалились.
~ ~ ~
В комнате похожей на коридор, чьим продолжением она, собственно, и являлась, два стола образовывали букву «Т».
Судья сидел по центру верхней перекладины, подпёртый парой заседателей, по одному с каждого бока. Слева — белобрысый мужик военно-спортивной выправки лет за тридцать, а справа женщина превалившая за сорок, которой всё это — вот уже где.
Девушка-писарь сидела за столом вертикальной палочки буквы, неподалёку от ей стыковки с перекладиной.
Судья мне сразу же понравился — интересный мужчина тридцати пяти лет, похожий на судей из вестернов. Пиджак он снял ещё до меня и даже расстегнул жилет на пару верхних пуговиц — вылитое воплощение истинно Западной демократии.
Я решил подыграть ему и, расположившись на стуле за метр от основания «Т», принял свою излюбленную позу ковбоя на привале — левая нога вытянута и упёрта в пол пяткой, а правая пятка отдыхает поверх левой ступни.
— А ну сядь, как положено! Не понял куда пришёл? — вызверился белобрысый.
— Если вы продемонстрируете, как сидеть по стойке «смирно», я с удовольствием повторю, товарищ ефрей…
— Хорошо-хорошо! — вмешался судья, как рефери на ринге криком «брейк!», чтобы боксёры не превратили благородное искусство мордобоя в неуправляемую грызню уличной потасовки. — Пусть сидит, как хочет!
Затем он зачитал иск гражданки Иры про отсутствие семьи и психушки с диагнозами. Закончив, он обратился с вопросом к ответчику: «Что вы на это скажете?»
— Моя жена всегда и во всём права. Каждое слово её — святая, чистая правда.
Девушка-писарь запротоколировала, что не только у Цезаря жена вне подозрений.
Тут судья применил свою домашнюю заготовку, козырь, которым втянулся раскочегаривать разводников: «Но неужели в вашем браке не было хоть чего-то хорошего?»
— Как не быть, — отвечал я, приосанившись. — Мы были не просто хорошими, а лучшими любовниками в институте. На нас равнялись.
Покосившись на невинный румянец, что вспыхнул на щеках девушки-писаря, судья объявил, что этого достаточно и суду всё ясно.
На том и расторглись мои брачные узы с Ирой.
вверх-скок