Кроме куколки с пищиком, к твоему дню рождения я собрал ещё целый подарочный набор. Такие чёрные пластмассовые фиговинки, которые электрики вставляют в распределительные коробки. Они похожи на черепашек-ниндзя, хотя до создания этого мультика оставалось ещё лет двадцать с гаком. Сходство с черепашками замечалось сразу же, а что они ниндзи я тогда ещё не знал. К ним также добавились белые такие керамические шашечки. Всех игрушек в наборе по две. Кроме куколки.
(...это как если солдат на передней линии фронта собирает подарок из стреляных гильз. Хотя наша бригада и была на передовой освоенного мира. Подарки с края Ойкумены...)
Но из Универмага я тоже прикупил пару пупсиков, которые не пищали, потому что пластмассовые, но вносили разнообразие. В конце концов, не война же.
~ ~ ~
Для меня важно было попасть в Нежин в неурочное время, когда там никто не ожидает. Чтоб не испортили праздник. Электричку из Конотопа, тем более на твой день рождения, слишком просто встретить засадой в чёрно-белой шахматке. На ходу так слегка тернýтся об мои джинсы и — готово. Правильнее зайти с тыла, в час, когда не ждут.
Автобус Харьков-Чернигов идеально подходил для такого манёвра, но через Конотоп он проезжает в пять тридцать утра. Поэтому я совсем в ту ночь не ложился, чтобы не проспать. А просто ходил по Конотопу, туда-сюда, в разных направлениях.
Когда я проходил мимо бетонной ограды мясокомбината, там, по крытой галерее наверху, перегоняли толпу скотины в убойный цех. До чего ж человечьими голосами они там кричат! Хуже, чем в "Западном Коридоре". И ведь абсолютно всё понимают — куда их гонят и зачем...
Около полуночи, я оказался на Кандыбино и решил искупаться. Разделся догола и зашёл в воду. А кто увидит? Кусты смородины или звёзды с луной? Они и не такого насмотрелись. Вот я и нырнул головой вперёд. А темнота вокруг аж вибрирует от лягушачьих стонов...
Одна штукатурша, пожилая уже, но с длинными тугими косами, рассказывала, что собиралась покончить жизнь самоубийством, у себя в селе, как раз в такую же вот ночь, и всё вокруг настойчиво шумело-гудело: «Иди! Вот он пруд! Заходи же!» Но у меня голосов не было, одни только лягушки.
А потом я поплыл к луне. Она только-только взошла над рыбными озёрами и ещё не успела уменьшиться в небе. Громадная полная луна на волосок от горизонта.
Я плыл "по-морскому", без всплесков, но всё же толкал воду перед собой. Гладкие округлые волны, как те линии, напечатанные на платочке с парусником. Только те синие по белому полю, а тут серебристые на чёрной тьме.
Так я и плыл, как по волнам эфира, пока прибрежные водоросли не начали цепляться мне за ноги. Жутковато стало, русалки всякие в голову лезут, и я поплыл обратно, но уже на спине, чтобы всё время на луну смотреть.
Волосы после купания у меня остались мокрыми, и на железнодорожный вокзал я пошёл обходным путём, чтобы по дороге высохнуть. На вокзале есть пара здоровенных квадратных часов, спереди и сзади, да ещё внутри в каждом зале, правда, те круглые. Поэтому я туда и пошёл.
У меня часов нет. Начинаю носить на руке — за пару дней останавливаются или врать начинают — неси в мастерскую или новые покупай...
По пути на вокзал; я вспоминал того несчастного из "Тысячи и Одной Ночи", который всю дорогу плакал и рвал одежды у себя на груди, потому что он любил прекрасную волшебницу, а она его тоже любила, но только настрого запрещала подходить к одной из дверей в её дворце, а тем более не вздумал бы открыть. Но он всё равно открыл, из чистого любопытства — и попал в другое измерение, где только песок и камни вокруг, и нет пути обратно. Вот ему и осталось только плакать и портить одежду у себя на груди...
~ ~ ~
За два года перед этим, мы с Ирой ездили на Десну. Вдвоём, только она и я. Гаина Михайловна держала тебя в тот день. Мы выехали утром, Черниговским автобусом. А обратно? Да, ланна, чё-нибудь подвернётся…
Когда я увидел реку вдалеке, из окна автобуса, то попросил водителя остановить, и мы сошли на обочину. Дальше прямиком через поле. На другом поле, по соседству, женщины в белых платках сгребали сено в копны, издалека и не различишь даже — какое столетие на дворе.
Потом я перенёс Иру на спине через протоку, на длинную песчаную косу, заросшую широкими зелёными листьями, рядом с которыми незаметно текла зачарованная Десна. Мы развернули одеяло поверх листьев и провели там весь день.
Когда мне нужно было помочиться, я переплыл на другой берег, река там не слишком широка. Ира строго-настрого предупредила, чтобы я не замочил головы. Я помнил это, но всё равно, с обрыва на другом берегу бросился нырком. А теперь мне только и осталось, что плакать и рвать эту летнюю рубашку из синего ацетатного шёлка...
Остаток ночи я просидел на площади, которая между зданием вокзала и первой платформой. Скамейки там не очень удобные, без спинок.
На одной из них, я встречал редкие ночные поезда, вместе с тележками дежурных работников багажного отделения, куда работники багажных вагонов вышвыривают ящики и тюки посылок. И с той же скамейки я провожал тесные группки зябко зевающих пассажиров. Счастливого пути!
Когда чёрная коробка часов на лицевой стене вокзала высветила 05:00, я пошёл в зал ожидания забрать подарки из автоматической камеры хранения, а оттуда на автовокзал. Это недалеко, почти сразу же за парком Лунатика…
Автобус Харьков-Чернигов через Нежин не проходит, но от поворота шоссе, рядом с круглым зданием ГАИ, опять чёт-там подвернулось, так что около девяти утра я был уже в Нежине, когда электричка из Конотопа только-только ещё к Бахмачу подходит.
Однако я не собирался стать снегом на голову, поэтому телефоном-автоматом позвонил на работу Ире.
Какой у неё красивый голос! Такой родной и близкий. Я сказал, что хочу повидать тебя и отдать подарок на день рождения, а она ответила, что, да, конечно, и что ты дома с её мамой.
Я пошёл на Красных Партизан с приливом радости в груди, потому что Ира по телефону звучала совсем дружески и как бы даже обрадовано.
Дверь не открылась, только глазок в ней на секунду затемнился и... опять посветлел. Я ещё раз нажал кнопку звонка, но уже покороче, и услышал шаги, осторожно уходящие из прихожей. И ещё я услышал твой голос, ты о чём-то жалобно спрашивала возле двери в гостиную, и бабушка зашикивала тебя в ответ шёпотом.
Если у человека голоса из учебника по психиатрии, то они ему что-то да говорят. Я не мог разобрать слов, но сквозь входную дверь я видел, и очень отчётливо, тебя, четырёхлетнего ребёнка, как ты подняла лицо к бабушке — кто там? Серый Волк? Плохой Дядя? И ещё я видел, как мать Иры, в халате и шестимесячной химической завивке, приложила палец к своим губам: «Тшш!»
Я не из тех, кто ломится в запертую дверь, и не хотел пугать тебя ещё сильнее. Просто позвонил в дверь напротив, и она открылась.
Там жила пара преподавателей из НГПИ. Гроза-муж, который преподавал Научный Коммунизм, и Гроза-жена, она учила меня Немецкому на втором курсе. Я оставил коробку с подарками Грозам и попросил передать тебе лично в руки. Ну а в Конотоп можно и пригородным возвращаться. Какая разница? Всего-то 1 руб. 10 коп...
~ ~ ~
(...попытка жить правильной жизнью вызывает в человеке вредную привычку. Не то, чтобы пагубную, но бессмысленную — втягиваешься в это дело, хоть и понимаешь, что разницы никакой...)
После окончательного и ритуально подкреплённого разрыва с Ирой, возвращать "The Godfather" — последнюю из украденный мною книг — смысла не имело, но было поздно, я уже подсел на это дело.
Книга у меня завалялась потому, что я не знал, куда распределили Витю Кононевича, а тут вдруг стороной прослышал, что книгу Вите дал вовсе не Жора, а Саша Нестерук, настоящий её владелец. Мне снова пришлось поехать в Нежин…
Однако по адресу, который мне сказал Вася Кропин, Саша Нестерук уже не жил, а ту квартиру снимала пара молодожёнов. Молодожён ходил в белой майке, его жена в халате, и по квартире густо пахло селёдкой жирного копчения.
Что ещё нужно для счастья, если не отдельную квартиру с молодой женщиной в любое время дня и ночи?
Когда они предложили адрес домохозяйки, которой, возможно, известно, куда переехал Саша Нестерук, я отказался и прекратил дальнейший поиск, потому что вспомнил, что в последний год учёбы Игорь Рекун, мой однокурсник из Конотопа, очень сдружился с Нестеруком. Легче будет отдать книгу Игорю, чтобы он передал вместо меня. В любом случае, мне уже вот где сидит эта праведность.
В электричке, меня впервые посетила мысль — а может так всё и надо? Женщина под рукой, конечно, вещь хорошая, как ни крути, но почему тогда я не завидую молодому квартиранту? И что это за странный смех, что непрошено меня разбирает, как вспомню селёдку под майкой и всё такое?
~ ~ ~
Мама Игоря сказала, что он не дома, а работает на первом этаже здания Горкома Партии. Здание горкома партии это на Миру, позади серого памятника Ленина, там где когда-то стояла вышка городской телестудии, до того, как её демонтировали.
На входе в Горком Партии, я доложил менту номер комнаты и кто именно мне там нужен, так что он меня пропустил.
Комната оказалась пустой, но стоило мне приблизиться к подоконнику, Игорь тут же возник в дверях, явно не желая, чтоб я посмотрел в окно.
Он совсем не изменился. Те же очки чайного цвета в золотистой оправе, та же улыбочка под острым носиком. Только уже снисходительная. Понятное дело! Человек встал на рельсы широкой дороги в светлое будущее.
"Крестному Отцу" он как-то и не удивился, и обещал передать Саше Нестеруку… Наверное, приятно чувствовать себя выше кого-то, кому выкал, поступая в НГПИ всего через месяц, как тебе дали школьный аттестат, а тот кто-то уже и армию отслужил. Зато теперь тот пашет на стройке, а у тебя кабинет в Горкоме Партии, пусть хоть и на двоих с ещё одним молодым партийным кадром...
И больше никогда мы не встречались с Игорьком, но я успел бросить взгляд за стекло трамплина в его карьерном росте и увидел потресканный асфальт отмостки под окном, выжженный зноем газончик и фасадную штукатурку «шуба» в глухой стене напротив, с укрывистой побелкой тёмно-серым и… больше ничего.
До каких бы высот не поднялся он в своей будущей кадровой карьере, ему никогда не увидеть группу высоких Берёз среди строительных площадок На-Семи-Ветрах, что так похожи на стройные деревья в летнем мареве Африканской саванны. Даже если показать, он не увидит...
вверх-скок