Да, я сидел на широком бетонном двуступенчатом крыльце двухэтажного административного корпуса.
Да, это была забастовка, потому что в 10 утра, вместо того, чтобы звякать кельмой и мантулить кирпич на кирпич, я переоделся в вагончике нашей бригады На-Семи-Ветрах и припёрся на базу СМП-615.
Да, формой протеста была избрана именно сидячая забастовка и, чтобы сидеть за правое дело с комфортом, я приволок деревянный стул (негласно реквизированный на проходной) к входной двери административного корпуса.
Вокруг шёл классически летний день, в синем небе над производственным корпусом завис плотный клуб одиночного, слепяще-белого облака. Ни клочка тени на весь двор, но это его уже мало колышет, всё что могло — уже расплавилось. Нескончаемая ограда серо-бетонных плит не доросла даже по пояс высокой двухколейной насыпи с быстролётным стуком скорых поездов, за спиной растворо-бетонного узла, в промежутках между солидным погромыхиваньем вагонов и платформ в бесконечных товарных составах, в том же или противоположном направлении.
Это был обычный деловой день, и только я ничего не делал, а только потел в этой рубашке ацетатного шёлка, который такая же херня, как и нейлон, просто малость помягче. Я сидел чуть в стороне от входа, чтобы случайно не стать помехой для изредка пользующихся дверью работников СМП-615.
Два слесаря, мужья Лиды и Виты из нашей бригады, остановились спросить, чё эт я тут, а не на работе. Не тратя слов на объяснения, я красноречиво указал большим пальцем правой руки на доску трудовых показателей за месяц, из глянцево-коричневого линолеума, поставленную к стене, по другую сторону от входа.
А главный механик и сам догадался внимательно изучить...
Вообще-то, доска показателей пожизненно висела внутри вестибюля, на первом этаже, не доходя до окошечка, через которое, раз в месяц, мы получали свою зарплату. Год за годом, запроторенная в самый угол, целомудренная доска хранила нетронутую девственность своего линолеума, хотя кусок мела лежал на нижней планке её рамы…
Но вот и пробил он, её звёздный час, и, сдёрнутая с привычных крючков прозябания, избоченилась, опершись на стену в извращённо-наглой позиции, покрытая, как профура панельная татуировками, напыщенным почерком, по которому любой и каждый, без всякой графологии, одной левой и с закрытыми глазами, тотчас же распознает графомана:
Наш профсоюзный босс — лжец!
Слаушевского к ногтю!
Я знаю, что случись нечто подобное где-нибудь в Англии, к доске уже, по очереди, пристраивались бы молодые представители от обеих фракций Лейбористской партии — сфотографироваться на фоне, а репортёры всё той же Morning Star уже бы брали у меня интервью: за что такая непримиримость к лидеру местного профсоюза?
До сегодняшнего утра, я и сам испытывал к нему одни только симпатии.
~ ~ ~
Бригадир плотников, Анатолий Слаушевский, имел приятную наружность, под стрижкой молочно-белой седины на голове. В Голливуде он запросто сделал бы карьеру на роли благородного шерифа, в каждом втором вестерне. Однако и у нас благородный вид в цене, и Слаушевский, год за годом, избирался председателем профкома СМП-615. Должность, считай что, неоплачиваемая, так что он из тех, кто живёт на одну зарплату. Как все. И он думал, что я его пойму, как все, когда утром сказал мне на стройке: «Не будет дела».
— Как не будет дела?
— А так, шо не будет.
Никогда, даже в самых жутких кошмарах, он и предположить не мог, что его обзовут за это непонятным, но явно закордонным словом «босс», и потребуют — белым по коричневому — ногтевой расправы.
У симпатий короткий век. Месяц назад я готов был его обнять, когда он сказал мне про путёвку в пионерлагерь Артек.
Да ещё как хочу! Всё своё пионерское детство я мечтал поехать в солнечный Артек на побережье Крыма. Теперь-то я не вписываюсь возрастом, конечно, но Леночка рада будет повидать Чёрное море...
Вообще-то, Леночка малость испугалась и стала спрашивать у бабушки, но та сказала, что Артек — это очень хорошо. И Леночка уже обошла всех докторов комиссии в детской поликлинике. И даже выбрала уже: какой возьмёт с собою чемодан с вещами для Артека.
— Не будет дела.
Месяц назад Слаушевский не знал, что кто-то ещё догадается, что Артек — это очень хорошо. Потому-то и предложил путёвку мне, за счёт профсоюза. И неважно, что догадливый оказался из другой организации, и неважно, кто из начальства СМП-615 сболтнул тому, другому, про эту путёвку; важно, что в той, другой, организации должность у догадливого повыше, чем кельмой звякать. Консолидация управленческих аппаратов — залог координировано-взвешенных решений, товарищи.
— Не будет дела.
Если живёшь на одну зарплату, ты должен думать логически. Как все. Плюнь всердцах, поскреби в затылке, скажи «блядь!» и вали на своё рабочее место. Зачем бочку катить на Слаушевского? Он такой же, как всё...
~ ~ ~
Мне доподлинно известно, как это всё обернулось бы в Англии, но понятия не имею, что будет дальше тут, на родной земле. Так что у меня роль созерцателя в ацетатных шелках, вот только пару пуговок расстегну, а то жарища спасу нет…
Из-за бело-кирпичного угла административного корпуса, по дорожному покрытию из мягчайше мельчайшей пыли, замедлено вплыла белая Волга, осторожно исполнила круг разворота и остановилась возле крыльца — носом туда, откуда возникала.
Мотор затих. Водитель выступил, прихлопнул дверь. Два пассажира на заднем сиденье хранят неподвижность. Он ступил на крыльцо, прочёл две строки поперёк линолеума месячных трудовых показателей и, упорно не глядя на меня, зашёл в здание. Последовал невнятно-краткий диалог в вестибюле. Он вышел, сел в машину, а два его дебелых пассажира вышли и приблизились ко мне.
— Пошли.
— Куда?
— Там увидишь.
Неудобно разговаривать, задирая голову в обе стороны. Я поднялся и положил руку на спинку стула: «Ну хоть стул отнесу».
— Без тебя отнесут.
И каждый, двумя руками, уже ухватил мой бицепс — кому за какой ближе. Аккуратно и медленно, они повели меня к Волге.
Вдалеке, в тени распахнутого входа в производственный корпус, группа наблюдателей из двух слесарей и одного сварщика. Утраченный, но, по счастливой случайности, вновь найденный, этюд-набросок к небезызвестной картине Репина «Арест Пропагандиста».
Архангел слева, подлаживаясь под моё кроткое непротивленство, слегка послабил хватку. Он уже типа как бы прогуливается, по-братски, приобняв ладонями моё предплечье.
Я кричу водителю: «Этот левый сачкует!» Хватки тут же твердеют, с обеих сторон. Их «лево» от «право» отличать не учат?
И вот мы, втроём, на заднем сиденье, я неизменно в центре. Как тот ё… то есть… своЁобразный король на именинах.
Пока Свайциха открывала ворота — первый и последний раз я видел их запертыми — я покричал ей, чтобы забрала стул с крыльца, который я одолжил на проходной. И Волга погнала в Конотоп.
После ещё одних ворот, мне сказали пересесть в УАЗ-фургончик с глухими стенками. Фургончик тронулся, но вскоре встал. Через окошечко в кабину водителя и последующее ветровое стекло, виднелись Тополя возле Медицинского Центра.
Последовало долгое ожидание, затем задняя дверь распахнулась. На тротуаре стоял психиатр Тарасенко. «Да, это он». На этих его словах — дверь хлопнула снова, как опадающие веки Вия, вслед за успешным опознанием Хомы, и меня повезли в Ромны.
Без всякой добровольности с моей стороны.
вверх-скок