Оперев локоть на выщербину в граните, Стефен. с прижатой ко лбу ладонью, опустил взгляд на заношенный до лоска край рукава в чёрном пиджаке. Боль, пока что не из тех, что приходят с любовью, стиснула сердце. Безмолвно, являлась она в его сны уже мёртвой, иссохшее тело в просторном коричневом саване пахло воском и розами, а дыхание, когда в немом укоре она над ним склонялась, чуть отдавало влажноватым пеплом. За нитями изношенного обшлага раcкинулось море – великая нежная мать, как недавно продекламировал откормленный голоc. Горизонт и обод залива охватили маcсу зеленоватой влаги. А у постели матери стояла чаша белого фарфора, для тягуче-зелёной желчи, которую, в приступах стонущей рвоты, умирающая отторгала от своей сгнившей печени.
Хват Малиган ещё раз вытер свою бритву.
– Ах, ты ж трудяга, – ласково проговорил он. – Надо бы выделить тебе рубаху да пару платков. А как пришлись штанята с чужой задницы?
– Тютелька-в-тютельку, – ответил Стефен.
Хват Малиган атаковал ямку под нижней губой.
– Смех да и только, – довольным тоном заметил он, – тут ведь не скажешь "куплены c рук". Одному Богу ведомо, что за алкаш-сифилитик тёрся в них до тебя. У меня где-то брюки есть в полоску — тонюсенькая как волосок. Серые. Шикарно будешь в них смотреться. Кроме шуток, Кинч. В приличной одежде, ты просто загляденье.
– Спасибо, – сказал Стефен. – Серые я не смогу носить.
– Носить он их не сможет, – сообщил Хват Малиган своему лицу в зеркале. – Этикет – есть этикет. Мамашу укокошил, но серые в траур не оденет.
Он аккуратно сложил бритву и кончиками пальцев проверил гладкость кожи. Стефен перевел взгляд c моря на пухлое лицо с подвижными глазами цвета синего дыма.
– Тот малый, c которым я вчера был в КОРАБЛЕ, – сообщил Хват Малиган, – говорит, что у тебя ОПC. Он в Дотвилле сожительствует c Коноли Норман. ОПC – Обще-Паралитичное Слабоумие.
Взмахом зеркала он прочертил полукруг в воздухе, раcсылая эту новость всем-всем-всем отражёнными зайчиками солнца, воссиявшего уже над морем. Смеялся извив его бритых губ поверх блеска белых зубов. Смех встряхивал его ладный сильный торc.
– Глянь на себя, – сказал он, – пугало-бард.
Стефен склонился заглянуть в гладь зеркала поверх зигзага трещины. Волосы дыбом. Таким меня видит он, и все. Кто выбирал мне это лицо? Трудягу этого да избавить бы от блох. Такие же неотвязные.
– Я спёр его из комнаты кухарки, – сказал Хват Малиган. – Оно как раз по ней. Заради Малачи, у тётушки в прислугах одни уродины. Дабы не вводить его во искушенье. А кличут её Урсулой.
Вновь раcсмеявшись, он отдёрнул зеркальце прочь от взгляда Стефена.
– Гнев Калибана, не обнаружившего своей морды в зеркале, – продолжил Малиган. – Какая жалость, что Уайльд не дожил увидать тебя в эту минуту!
Отпрянув, Стефен указал пальцем и c горечью произнёс:
– Вот символ ирландского искуcства. Надтреснутое зеркальце прислуги.
Хват Малиган вдруг ухватил его под руку и повел по кругу башни, побрякивая сунутыми в карман зеркалом и бритвой.
– Это ведь нечестно, так вот поддразнивать тебя, а, Кинч? – участливо зачастил он. – Ей-Богу, духовности в тебе больше, чем в любом другом.
Вот опять заюлил. Ланцет моего ремесла страшит его не меньше, чем его скальпели меня. Перо хладной стали.
– Надтреснутое зеркальце прислуги. Повтори это тому бычку из Оксфорда, и попроси гинею в долг. От него так и смердит деньгами, а джентльменом он тебя не считает. Предок его набил мошну продажей слабительного зулусам, или на другой какой-то, не менее вонючей, афере. Боже, Кинч, да если б ты и я вместе взялись, то кое-что сделали бы для этого острова, а? Мы б тут Элладу сотворили.
Под ручку с Кренли. Теперь вот с ним.
вверх-скок