Вход затенился возникшей там фигурой.
— Молоко, сэр.
— Входите, мэм,– сказал Малиган.– Кинч, достань бидон.
Старуха прошла вперёд и встала у Стефена под боком.
— Прекрасное нынче утро, сэр,– сказала она.– Слава Богу.
— Кому?– переспросил Малиган, взглядывая на неё.– А, ну, конечно.
Стефен отошел и взял молочный бидон из шкафчика.
— Жители острова,– вполголоса заметил Хейнсу Малиган,– любят поминать собирателя обрезков крайней плоти.
— Сколько, сэр?– спросила старуха.
— Кварту,– отозвался Стефен.
Он смотрел как она наполняет мерку и переливает в бидон густое белое молоко, не своё. Старые усохшие титьки. Она наполнила ещё мерку и добавочку. Древней и сокровенной пришла она из утреннего мира, может быть, как посланница. Зачёрпывая, она нахваливала молочко. На раcсвете крючится подле смирной коровушки в косматом поле – ведьма на грузде – упругие струйки бьют из доек под сноровистыми пальцами в морщинах. Вокруг, в шелковистой росе, помукивает привыкшая к ней скотина. Шёлк на бурёнках и на старушке-вековушке, как говаривали в старину. Ходячая развалина, низменная форма кого-нибудь из беcсмертных, прислуживает пришлому завоевателю и своему бесшабашному изменнику; их общая кикимора-царица, посланница сокровенного утра. Пособить или упрекнуть – неведомо, но он презрел заискивать.
— Очень хорошее, мэм,– сказал Хват Малиган, разливая молоко по чашкам.
— Да, вы ж попробуйте, сэр.
Он отпил по её уговору.
— Нам бы всем жить на такой прекрасной пище,– сказал он ей чуть громковато,– так и не были б страной гнилых утроб и порченых зубов. живём в болоте, жрём что подешевле, а улицы вымощены пылью, конским навозом, да плевками чахоточных.
— Вы студент медицины, сэр?
— Да,– ответил Хват Малиган.
Стефен слушал с безмолвным презрением. Она склоняет свои седины пред всяким горлопаном, её костоправ, её лекарь; меня в упор не видит. Пред голосом, что исповедует её и смажет елеем перед могилой всё, что осталось от неё, но её женское нечистое лоно, людская плоть, но не по-Божьему подобию, добыча змия. А вот ещё один горлопан вынудил её молчать, блуждая неувереным взглядом.
— Понимаете что он говорит?– спросил её Стефен.
— Это вы, сэр, по-французски?– сказала старуха Хейнсу.
Тот разразился новой речью, подлинней, поуверенней.
— Это он по-ирландски,– пояснил Хват Малиган.– Или ирландский с вами не катит?
— Так и знала, что ирландский,– ответила она.– Вы, должно, с запада, сэр?
— Я – англичанин,– ответил Хейнc.
— Он англичанин,– сказал Хват Малиган,– и думает, что в Ирландии мы должны говорить по-ирландски.
— Конечно, должны,– сказала старуха,– просто стыд, что сама-то я не знаю. А кто поученей мне говорили, уж такой, мол, замечательный язык.
— Замечательный, не то слово,– подхватил Хват Малиган.– Чудесный полностью. Подлей-ка нам ещё чаю, Кинч. Выпьете чашечку, мэм?
— Нет, благодарю, сэр,– сказала старуха, продев на руку дужку бидона и собираясь уйти.
Хейнc спросил у нее:
— Счёт при ваc? Пора бы и расплатиться, не так ли, Малиган?
Стефен наполнил три чашки.
— Счёт, сэр?– сказала она, останавливаясь.– Что ж, семь раз по пинте за два пенса это, семижды два, будет шиллинг и два пенса, да ещё эти три утра по кварте за четыре пенса будет шиллинг, да шиллинг и два, выходит два шиллинга и два пенса, сэр.
вверх-скок