КПД #8:

Переживание Разочарования

Если б у китов получалось дотянуться ластой до ласты, они бы тоже стали венцом природы, потому что скелет их ласты не сразу-то и отличишь от кисти человека, до того поразительно они совпадают — просто один к одному — по своему строению… то есть, если в размеры не вникать.

Однако же никак не достают, по причине удалённого расположения одной ласты от второй, в общем сложении остального скелета.

Поэтому киты лишены природных предпосылок, чтобы развить в себе способность забивать косяк. Не дотягиваются заразы, ни правая до левой, ни наоборот.

И это привело к тому, что несмотря на изумительную подходящесть структуры в ласте, киты всю жизнь вынуждены тащиться на одном только планктоне.

Что, кстати, жаль, а то бы могли стать человеку братьями по разуму, тем более с учётом размеров косяка забитого китовой ластой… если бы...

Ласково, полным заботливой доброжелательности взглядом, он обвёл аккуратный холмик зеленовато-бурой смеси дряни с папиросным табаком, по центру левой ладони, к юго-востоку от бугров Венеры, и приступил к процессу забивания — сноровисто, но и с бережением...

...как там в той песне? «...и когда летал Экзюпери...», который, кстати, Сэнт-, но приставочку-то отчикнули, чтоб не кичился аристократическим генами, а шагал бы, как все — левым маршем... а и плюс к тому, не влезал „Сэнт“ в размер строки поэта-песенника…

…или всё же из соображений Научного Атеизма? Приставка эта, как-никак, «святой» на многих Западноевропейских языках … но интересно, за что его к Святым Угодникам подшили?.. весьма улётно, стало быть, летал авиатор этот…

… или же вот эта, вся такая зовущая: «Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом — у нас ещё в запасе...», и сразу так и тянет зачислиться в Отряд Космонавтов... а интересно было б знать: они, ну пока там, на той орбите… нет! в невесомости всё разлетится хуже домика Нуф-Нуфа... без гравитации забить не получается, а наверху, в орбитальных условиях, ни правой, ни левой ластой обратно не сгребёшь…

С молодцеватой аккуратностью, готовое изделие складируется во внутренний карман, нагрудный слева. Впрочем «лево-право» — почва несколько туманная, ведь из-за общей относительности всё зависит от точки отсчёта исходного ракурса воззрения.

Если посмотреть на Пизанскую Башню с запада, то она клонится вправо, а когда с востока подойдёшь — у неё явно левый уклон.

Так что «сено-солома» не в силах отразить своей двухмерностью полную картину мира с высоты птичьего полёта, и только правильная «травка» — залог научной достоверности подхода...

По аэродинамической трубе коридора, между-и-одновременно-вдоль двух длинных рядов герметично задраенных дверей, он достиг лестничной клетки, где уже пришлось челночить — туда-сюда (но с каждым поворотом на один таки уровень глубже), снисходя на стартовую площадку вестибюля общаги, чтобы через шлюз входного тамбура совершить выход (без скафандра!) под открытое небо над пылью тропинок (неразличимых с дальних планет) вечернего парка…

. . .

От Почтового Офиса рядом с Музеем, неспешно прогулочной походкой, я направился вдоль улицы Синего Кабана, с тем чтобы, обогнув Картинную галерею Церкви Христа по левую руку, достичь точки слияния Синего Кабана (вообще-то толерантность — одна из моих отличительных черт, но всё же как-то спокойнее, что он не голубой) с улицами Короля Эдварда и Ориел, свернуть во вторую из них, и достичь следующего угла, где она сменяется более широкой улицей — Мертон-стрит.

Сохраняя достаточно неторопливый, в определённой мере даже степенный темп (незначительная неприятность по пути следования почти нисколько не сказалась на моей, исполненной достоинства, манере променада), я прошагал до самого её конца, а уже выйдя на Хай-стрит — свернул налево.

Следующим пересечением городских транспортных артерий являлась Логик-Лэйн, на углу которой, под уличным столбом напротив импозантного фронтона Колледжа Королевы с его тремя, как бы взирающими вниз, мраморными фигурами вдоль карниза крыши, я различил своего визави.

С присущей ему пунктуальностью, он явился к назначенному для тет-а-тета месту, в своём непривычном для стороннего наблюдателя убранстве: полумакинтош из шотландского тартана в клетку (традиционный узор клана МакГвайров), бриджи из тёмно-серого твида, охваченные жёлтыми крагами телячьей кожи, и башмаки из такого же сырья.

Суконная шапка с длинным округлым козырьком и отворотами наушников, завязанными на темени головного убора, готового отразить любую выходку весьма изменчивой, на берегах нашего туманного Альбиона, погоды.

Его неизменная спутница — курительная трубка с крутогнутым стаммелем — как обычно, создавала неизменно восточную ауру под орлиным носом его знаменитого профиля.

– Добрый вечер, Ватсон, – приветствовал он меня. – Вам бы не помешало подать в суд на ту даму с собачкой, атаковавшей вас на Мертон-стрит.

Мне пришлось выдержать бурный натиск захлестнувшего меня (как всегда, в подобных случаях) изумления:

– Однако это уже слишком чересчур, и как такое вообще возможно? Я отказываюсь предполагать, будто вы шли за мною по пятам, используя методику филёров-шпиков из Третьего отделения Царской охранки.

– В этом нет надобности, дружище. Кусточки вокруг Колледжа Мертона — излюбленное место собачников для выгулки их сук и кобелей, а дыры свежего происхождения, подпортившие ткань ваших новых панталон, чуть выше лодыжек, — свидетельство тому, что тварь, напавшая на вас, не отличалась ни ростом, ни шириной челюсти и, следовательно, мопс… нет, прошу извинить, пятно мочи на второй вашей штанине, для мопса чуть высоковато, значит задравший ножку пёсик, любимчик дамы в синем, был — чихуахуа.

– Поразительно! Но как вы угадали цвет её кринолина?

– Вы же не станете утверждать, будто синий зонт у вас в руках — для обороны от возможных посягательств других псов на мокрую, но уцелевшую штанину — вам предложила женщина в зелёном? Однако что дороже — зонт или штаны?.. Вам таки стоит задуматься об иске на возмещение ущерба...

Не дожидаясь, пока с меня, как водится, схлынет очередная волна ошеломлённости, он зашагал вдоль Хай-стрит, минуя Колледж Университета и угол Мэгпай-Лэйн, а вскоре остановился снова и, что симптоматично, опять-таки у столба.

Данный столб находился как раз через дорогу от Церкви Святой Девы Марии, на беломраморном теле которой, по-над церковными вратами, до сей поры темнеют жестокие засосы от свинца пуль «железнобоких» вояк Оливера Кромвеля. Непривычные к наслаждению высоким искусством ваяния, протестанты открыли тут беспорядочную пальбу, в 1649 году, по статуе вознесённой позицию высоковатую для прицельного огня.

– Итак, милый Ватсон, мы с вами на месте чудовищного преступления, не так ли?

Мне, в который раз, пришлось впадать в удивление, — в своей телеграмме в Лондон, на Бейкер-стрит, я не указывал координат! Сказалось потрясение, после которого трудно прийти в себя. Кровообращение в моих жилах, например, всё ещё не восстановило оптимальную скорость своего течения, после шока, затормозившего его, средь бела дня, зрелищем хладнокровного убийства, без подготовки или спросу: согласен ли я стать его свидетелем, пусть даже и невольно?

Не желая выслушивать мои обычные — «но как возможно?» или «ах, ну скажите мне на милость!.», он пояснил:

– Элементарно, Ватсон, своей телеграммой, вы предложили встретиться на Хай-стрит, а некоторые «бобби», на службе Её Величеству, несут её не слишком добросовестно.

Загубник трубки, извлечённой из узкой прорези его губ, развернулся, указывая на обрывок привязанной к столбу ленточки, из тех которыми Скотланд-Ярд огораживает акры грунта либо мостовой вокруг мест преступных деяний, для сбора окурков и, если повезёт, улик.

– Запах лосьона для бритья и свежий порез на вашей правой щеке дедуктивно извещают, что сидели вы как раз вон там. – Трубка взяла под прицел широкое стекло парикмахерской. – Продолжите, пожалуйста…

– Всё произошло так неожиданно… Ударил колокол церкви напротив, я взглянул через витрину, тот человек открыл вдруг рот, и — рухнул с тесаком в спине, а позади, словно продолжение, стоял точно такой же: те же усы и котелок; эффект «матрёшки», знаете ли, просто жуть берёт… Убийца взглянул на жертву у себя под ногами — и перекрестился... затем переступил, и сел на велосипед, чтобы, не спеша, уехать. Вот, собственно, и всё…

– Негусто, но в наблюдательности вам не откажешь. Крестился как? Слева направо или наоборот?

– По католическому канону, сперва на левое плечо.

– А после? Не целовал ли большой палец... свой... над трупом?

– Нет. Определённо нет. Сел, и — был таков.

– Хм… Значит — не итальянец. А вас когда порезали — до или уже потом?

– Можно сказать — совместно. Цирюльник на секунду отшагнул, потянулся за квасцами для обработки раны, иначе я всего бы этого не видел.

– Выходит, события разворачивались по ходу бритья? Вы сидели в кресле и, следовательно, в зеркале вам не видно было поведение покойника на тротуаре — подёргался он или же сразу отошёл. А тот, как вы сказали, двойник, его ногами не пинал?

– Нет! И пальцев тоже не целовал! Только перекрестился и... начал крутить педали!..

– Это хорошо, значит, работал профессионал, с этим контингентом легче... Дилетант, знаете ли, такого вам наперекуролесит, что даже сэру Конан-Дойлу концов не отыскать; а после валит всё на состояние аффекта, не сэр, конечно, Конан, а преступник… И вот ещё что, Ватсон, вам непременно следует встряхнуться, как бы смахнуть пыль неприятных впечатлений не самого удачного денька... А не посетить ли нам варьете?

Он оживлённо потирал руки, а я, давно привыкший к подобным перепадам настроения у моего не вполне объяснимого друга (чаще всего, когда, в очередной раз за день, он начинает забивать свою знаменито неизменную трубку, или когда миссис Хадсон, наша квартирная хозяйка, приносит ему горчайшее пойло чёрного цвета —

Особый, как он утверждает, рецепт его шотландской бабушки. Однако для непривычного Британского вкуса, свой напиток горцы, позволю себе заметить, заваривают слишком экзотично).

Поэтому я возражать не стал и зашагал, подстраиваясь под его энергическую походку, в сторону Квин-стрит и дальше, мимо Колледжа Св. Петра, на Джордж-стрит, где в одном из пабов возле рынка, уже шло упомянутое им представление...

Впрочем, оставив без внимания свободные места за столиками зала, мой гид-экскурсовод предпочёл отдельный кабинет, в глубине заведения, где он заказал две чашки обычного чая, а когда мы остались одни, он с рассеянной задумчивостью принялся помешивать свой.

– Сказать по чести, Ватсон, – начал он издалека, – меня порою удивляет ваша готовность поверить в то, что вам кажется. Взять хотя бы сегодняшний случай, у вас на руках оказались все карты для его разгадки, но вы, в угоду укоренившейся привычке, предпочли пойти на поводу иллюзорной видимости.

– О чём вы? – вспылил я сдержанно.

– Извольте сами видеть — вас бреют, за стеклом витрины раздаётся колокол, оповещая час дня пополудни, цирюльник режет вам щёку и отходит, чтобы не маячить за спиной, не загораживать вам вид на улицу, давая вам возможность стать свидетелем чудовищного, по своей наглости, и леденяще тормозящего нормальное кровообращение по вашим жилам, преступления. А в довершение всего — преступник спокойно отъезжает влево, по Хай-стрит. Не сомневаюсь, что именно так звучали ваши показания полиции, в качестве главного свидетеля.

– Ну разумеется, я хотел помочь следствию.

– Что весьма похвально. Однако вы упустили из виду элементарный закон оптики касаемо зеркальных отражений. Подмигните себе в зеркале левым глазом и ваше отражение ответит вам своим п-р-а-в-ы-м.

Вот почему, как мне к-а-ж-е-т-с-я, бравые «бобби» Оксфорда, а также прибывшие им на подмогу следователи Скотланд-Ярда, в данный момент опрашивают жителей в районе Ботанического Сада о господине в котелке, с усами и велосипедом, но вполне возможно, они дошли уже и до Иффли-Роуд. Вы пустили их по ложному следу, милый доктор.

Мало того, что убийца уехал в сторону Почтового Офиса, он ещё и крестился по-православному...

Тут он умолк, перестал звякать ложкой в чашке, но пить не стал, а кисло скривившись, отодвинул её прочь.

Меня так и подмывало вспылить снова, но в кабинете и от прежнего раза всё ещё было не продохнуть. Так что, я избрал курс безучастного молчания, пока мой лектор (справедливость требует почтить его данным титулом даже в прославленном гнездилище и средоточии Британской науки и образования) неспешно раскуривал свою трубку, чарующий аромат которой вынудил поднятые мною пылинки — и без того пребывавшие в хаотически Брауновском движении — выкаблучивать такое, что ни одна камаринская не взбрыкнёт.

– И несмотря на это, вы почти что раскрыли дело своим замечанием о «матрёшках». Вот именно! Вы, кстати, обратили внимание, что на афише гастролей, эта группа варьете именуют себя «Матрёшки-Интернешнл»?

Дверь распахнулась, резко и без стука.

– А вот и ваш брадобрей, – объявил мой собеседник, упорно не сводя глаз с чашки отвергнутого чая. Затем он всё же обернулся к вошедшему и добавил, – у вас ус отклеился, господин Огарёфф.

– Спасибо, – отвечал вошедший, в котором, к своему изумлению, я узнал цирюльника с Хай-стрит. Он отодрал свои усы и принялся плевать в них, пытаясь вклеить, где и были, бормоча при этом «iob tvo you» на каком-то из Восточноевропейских языков…

Из общего зала донеслись аплодисменты.

– Похоже велосипедист закончил своё выступление. Да... вот и он!

Дверь снова распахнулась, и — захлопнулась, вслед за здоровым малым в цирковом трико и с револьвером системы Браунинга:

– Фаак йуу! – с акцентом, но доходчиво заявил вошедший.

– Zakroi past, – отвечал мой друг, чья поразительная способность к языкам, делала его заправским полиглотом, – glian nazad, рidor.

В дверях, откуда ни возьмись, толпился наряд «бобби» с дубинками и наручниками, а также пара сотрудников Скотланд-Ярда в штатском, торча двухствольными дулами Ланкастерских пистолетов.

. . .

Как только злоумышленников увели, в кабинет вошёл субъект высокопоставленного вида.

– Нам чуть было не пришлось ждать, лорд Рэндольф, – приветствовал его мой компаньон, – как леди Дженни? Оправилась после родов? «Таймс» писала, что мальчику дали имя Уинстон?

– Ближе к делу, – ответил небезызвестный лорд Рэндольф Генри Спенсер-Ч., предводитель радикальной парламентской фракции партии тори, он же сотрудник министерства иностранных дел по щекотливым вопросам. – Как вам удалось докопаться?

– Случай не слишком сложный. «Таймс» тиснула экстренный выпуск, затем пришла телеграмма неоценимого доктора Ватсона, плюс чашка круто заваренного чая — миссис Хадсон умеет доводить до правильной кондиции.

– Да-да, в досье на Уайтхолл отмечены ваши привычки. Продолжайте.

– Мотивы объяснила фамилия убитого — Герцен. На протяжении десятилетий некий Герцен наводнял Россию подпольным журналом «Северная Звезда», который печатал в Англии на собственные средства. При нём жил его однокашник Огарёв. Между ними произошла ссора, по-видимому, на почве ревности, и Огарёв сдал Герцена Царской охранке. Те тут же прислали своего спец-агента под видом велосипедиста-циркача. Все эти обстоятельства и привели к порезу на щеке доктора Ватсона в барбер-шопе «Огарёфф» (владелец которого, кстати, племянник упомянутого Огарёва и, возможно, причина ревности), чтоб он пронаблюдал как командировочный саданул Герцена.

Вот, собственно, и всё о том, каким путём Третье отделение Департамента полиции России сняло вопрос нелегального ввоза в их страну подрывной литературы.

– Не всё так просто, любезнейший, Российская полиция, как обычно, наломала дров. Чикнуть — чикнули, да не того Герцена!

(«O, Those Russians!» невольно всплыла мне в память строка из композиции когда-то нашумевшей Германской группы «Чингиз-Хан», пока мой друг и я, с неослабным вниманием, выслушивали доклад лорда тори.)

– Покойный Герцен — это органист из Церкви Святой Девы Марии, иммигрант из Германии, еврей и родственник Карла Маркса, что ещё больше ущекочивает данный случай, тогда как журналист Герцен, потомок Немцев из России, жив-здоров и свой журнал переименовал в «Колокол», с подзаголовком «К топору зовите Русь!».

– Обычный мокрушный юмор Московии! – донеслось из пахучего клуба густого трубочного дыма.

– Исполнителей мы отправляем в Санкт-Петербург ближайшим пакетботом, в наручниках и сопровождении дипкурьера, а там пусть сами разбираются, как им угодно. Однако дело придётся считать нераскрытым.

– Гм-кхм! – многозначительно прокашлялся дым трубки.

– Хорошо, я понял. Ещё небольшая информация: петитом. В проливе Ла-Манш патрульный катер береговой охраны Её Величества перехватил китайскую джонку с крупной партией опиума. Два ящика будут доставлены на Бейкер-стрит, содержимое которых миссис Хадсон вольна использовать, как специи для своих супов... А также! Скотланд-Ярд отдаст негласное распоряжения полицейским участкам, в небезызвестном районе Лондона — игнорировать жалобы жильцов и случайных прохожих, напоровшихся на звуки вашей атональной скрипки… Надеюсь, так достаточно щекотки?

– Три ящика специй.

– Два с половиной, надо же думать и о работниках министерств и ведомств Британского правительства…

. . .

И тут у меня поконал полный вылом, что мой когдатошний кумир дедукции скатился до грошовых пререканий, как будто тут аукцион Юкоса…

Он показал себя будничным мудлом, не лучше, чем любой прочий баблолюб… а я-то, как дурак, ему ещё про матрёшек подсказывал…

...двину-ка я лучше в общагу и распишу «пульку» в преферанс… «сороковничек» со Славиком и Двойкой, хотя эти два сучонка сговорились играть «на лапу» и семафорят один другому — в какую масть под меня захаживать…

...наверняка ж нарвусь на «паровоз», и до субботы будет мне молочная диета: кефир и плюшки, трёхразово в день…

да ну их нах-Хутор Хуливудово!

Прямиком — к Томке, раз у неё комната сегодня без сожительниц…

* * *