КПД #14:

 Убиение Спасения

Чем ближе подступал конец зимы 1945, тем отчётливее различалось (даже без непревзойдённой Цейсовкой оптики, в виде полевых биноклей или снайперских, бомбометательных прицелов и т. п.), что чуда не предвидится, и снова (за один и тот же век) не потянула Германия управиться на пару и более фронтов.

Что ни гений фюрера, ни полководческое искусство генштабистов, ни дополнительные дозы Первитина военнослужащим Вермахта (чему Восточный противник с азиатским каверзным коварством противопоставил “наркомовские 100+ грамм” каждому бойцу, из одной и той же кружки, перед атакой, переведя тем самым противоборство боевой выучки и технической оснащённости войск в плоскость химии — кто кого: метамфетамин или старый добрый алкоголь?) уже не в силах были изменить исход текущей бойни.

Что сопротивление Третьего Рейха мало уже чем отличается от животно-рефлективных трепыханий любого организма — на этот раз организма крупной державы, не всем частям которой успело дойти, что они мертвы или же входят в состав трупа.

Нет, не умеют державы отходить с достоинством, и вместо них бесцельно гибнут люди.

Вот на какой сложный, переходный период выпало празднование Дня Красной Армии — он же (впоследствии) День Советской Армии, Авиации и Флота, он же (в дальнейшем последствии) День Защитника Отечества — 23 февраля 1945.

День этот пришёлся на пятницу, вынуждая отметить красный день календаря двумя днями позднее, потому что у Вали, Юлиной подруги, которая, вместо фабрики радиодеталей, работала уже на заводе авиационных двигателей «Даймлер-Бенц» DВ 605, но всё в том же районе Лиренфелд, выходной полагался лишь по воскресеньям...

К месту встречи с подругой, Юля отправилась сразу же, как только фрау Хольцдорф выпила свой утренний кофе, а она прибрала всё и перемыла чашки-плошки.

Довольно ускоренной походкой, она шла пешком, потому что не любила быть в трамвае, когда вокруг вдруг заведётся вой сирен воздушной обороны. Звук невозможно жуткий, трамвай звенит, дёргается весь, люди кричат невыносимо.

За два года таких налётов было множество. Особенно страшно ночью — везде темно, ты одна, а взрывов всё больше, и тут и там. Хотя днём тоже плохо.

Но в большой дом ни одна бомба ни разу не попала, и господин Хольцдорф всё также уезжал по утрам и возвращался вечером, а фрау Хольцдорф всё равно ездила в театр, и званые обеды тоже продолжались, правда реже...

Чем ближе к Лиренфелду, всё чаще попадались разбитые дома: и частично, и целиком — вдрызг, обернувшиеся грудами камней вместо стен. Однако улицы и тротуары — все полностью расчищены, завалов нет, ходи и езди куда тебе надо, свободно…

. . .

С Валей они встретились, как и уговаривались, в 11:00, в гаштете на углу соседней с её лагерем Бисмаркштрассе.

Оттуда они ещё зашли на чёрный рынок, где все торговцы просто стоят себе, — не сразу-то и разберёшь: где чей товар на мостовой под всехними ногами, но Валя знала до кого подходить за шампанским, и за сколько оно рейхсмарок, потому что они шли поздравить наших ребят-лётчиков, которых посбивали в воздушных боях и взяли в плен, и теперь они работали на филиале Siemens, рядом с заводом двигателей, где Валя уже два месяца гайстарбайтерин.

Для производства радиодеталей Siemens, ребят по утрам приводили колонной из бараков, которые за проволокой, но Валя с ними познакомилась, через забор, и в воскресенье её знакомые останутся на кухне, а вместо них на филиал пойдут повара.

Наши всегда друг друга выручают...

Охранник у шлагбаума смотрел в другую сторону, и Валя Юле глазами показала просто проходить, без “аусвайса”, — наверное, ребята ему рейхсмарок дали или ещё чего-то, что наменяли за ценные детали Siemens на чёрном рынке, не сами, а через Французов, которые в одном с ними цеху, но только почти вольные, как Валя, и знают что и с кем менять, в разных углах торгующей толпы...

Кухонный барак был меньше остальных, как они и объясняли Вале, а внутри разбит на клети, каждая со своим столом для приготовления еды.

Ребята очень обрадовались, и притащили в одну клеть два стула для девчат, а сами так уже и стояли, с кружками шампанского вокруг.

Юля тоже попробовала, но совсем чуть-чуть, ей даже без шампанского, радостно так было и, ну, просто хорошо.

Ребята все весёлые и молодые, а по их чёрно-белым полосатым курткам, конечно же не видно, что они лётчики, кроме одного — у него шрам на лбу от пули “мессера”.

Юля сразу заметила, что он тут главный, если пошутит — все сразу смеются, а когда Валя вышла со своим хлопцем, то и двое других тоже, и оставили его и Юлю одних.

. . .

В соседней клети, за перегородкой, стонали двое и скрипел ногами стол, но в дуэте голосов подружка Валя выводила так, что грудь Юли часто задышала, она сглотнула вдруг набежавшую слюну, и послушно дала ему разложить себя на полосатой куртке, покрывшей стол, а он сперва чуть осторожней — потому что ойкнула, когда вошёл, — а потом всё дальше, глубже, порывисто и неудержимо ускоряясь, ходил ходуном, вкогтившись в доски столешницы, раскрылившись над ней, а её белые ноги сложились в коленях, высоко вскинулись, вздрагивая всё ближе к статным грудям, что распирали тугой свитерок, руками она охватила жилистую шею, чтобы не сорваться, чтоб удержаться, чтобы плотнее, дальше на него, пока и из неё не хлынул тот Валентинин крик, в котором всё: и — пусти гад! и — ну же! ещё! да! так! оу! пуст… ещ.. мааа!.. И — растеклось трепещущее половодье, обдавая жаром, заплющивая крепче ненужные сейчас глаза… ыммм…

Потом опять все вшестером собрались вместе, и допили бутылку с чёрного рынка.

Валя успела выйти ещё с одним, а Юля — нет, ей, с непривычки, как-то непонятно, а пока в себя пришла, взвыли сирены и застучали зенитки Luftverteidigung.

Опять налёт. Не дали толком праздник догулять.

Все наспех перецеловались, по очереди обнялись. Девчата обещали придти опять через неделю…

Но обманули. Девчатам нельзя верить ни на грош. Все они такие… Одинаково…

. . .

Однако Валя с Юлей ничуть не виноватые, что не сдержали обещания, так уж случилось, из-за тех Американцев.

Их 83-я пехотная дивизия в конце месяца, в среду, перешла в наступление. Гауляйтер Карл Флориан отдал приказ взорвать мосты через Рейн и применять тактику “выжженной земли”.

В городе началась полная неразбериха, к 10 апреля Дюссельдорф оказался в кольце окружения…

Ну а в городе, между прочим, давно уже имелась своя подпольная группа сопротивления, которую возглавлял адвокат д-р Видерхофен. Группа небольшая, человек шесть, может поэтому и не смогла их, за целых два года, выследить тайная государственная полиция — гестапо.

Группа не устраивала открытый саботаж, но регулярно, дважды в месяц, они собирались в разных местах (пару раз в доме Хольцдорфов, которые в ней не участвовали) и, под предлогом карточной игры, обсуждали предстоящее поражение нацистов и провал идеи Третьего Рейха...

15 апреля группа перешла к активным действиям, вступая в контакт с подполковником полиции Францем Юргенсом, который, двумя днями ранее, прилюдно и громогласно отказался принять командование над сводным боевым отрядом из служащих полиции и ополчения Volkssturm, состоявшего (по его словам) из сопливых пацанов Гитлергюнда и престарелых калек.

Всё, более-менее похожее на солдат, в начале апреля было оттянуто восточнее, для участия в последней решительной битве/бойне за Берлин. Что и позволило блокировать Дюссельдорф в уже, практически, разбитом на куски Третьем Рейхе.

16 апреля подполковник Юргенс, с десятком соумышленников и подчинённых, захватывает полицейское управление.

Бригадный генерал СС, шеф дюссельдорфской полиции, арестован и заперт в одном из кабинетов здания. Юргенс выдаёт адвокату Видерхофену письменный приказ (на официальном бланке, с орлом и свастикой в печати, всё чин чинарём) провести переговоры с Американцами, на предмет сдачи города без боя.

Адвокат и ещё один член группы сопротивления, Алоиз Оденталь, примкнувший по религиозным соображениям, отбывают исполнять предписание.

В последующие два часа, здание полиции захватывается вторично, на этот раз взводом полицейских. Бригадный генерал СС освобождён из-под кабинетного ареста, пятеро заговорщиков арестованы, остальные скрылись в неизвестном направлении...

Тем временем, Американцы чешут свои коротко остриженные затылки, и никак не хотят верить адвокату, хотя военная разведка подтвердила — да, всё сходится, на бумаге стоит аутентичная печать полицейского управления Дюссельдорфа, без подделок, и приказ договориться с Американцами о мирной сдаче города написан вполне канцелярским стилем Немецкого языка...

Американцев понять можно — не так-то уж легко, да и просто (крайне) неохота остановить уже запущенную в ход махину из десятков тысяч пришедших в движение частей.

У Американцев и свой приказ имеется, от своего командования, на Английском, во исполнение которого, на множестве аэродромов уже вовсю идёт заправка и загрузка 800 (восьмисот) бомбардировщиков, для ночного рейда на Дюссельдорф.

Чтоб отозвать/остановить такое, приходится похерить Основной Закон Войны (ОЗВ): мочи всё, что шевелится, а Воин-Победитель сам, впоследствии, отыщет во что сувать.

Слава Богу (или присутствию Алоиза с его религиозными убеждениями) — Американцы поверили миссии адвоката-сопротивленца и отменили рейд…

. . .

Наутро, 17 апреля, адвокат д-р Видерхофен въезжал в спасённый город внутри головного танка М-4, что возглавлял колонну остальных “Шерманов”.

В районе Марктплац по броне башни танка щёлкнула пуля.

Стрелок-радист, рядовой Буковски, дал длинную очередь в ответ.

Из груды битых кирпичей и кусков раздроблённого бомбами бетона, вскинулась швабра с белой, хотя и не слишком чистой, наволочкой. Вслед за шваброй вышли пять пацанов — сопляки в форме ополченцев Фолксштурма.

Отто Хольцдорф остался лежать позади. Пуля 30 калибра из пулемёта танка М-4 чуть было не пробила кружочек меди на его груди. Прыщавый тупой ублюдок, тихоход-девственник, не смог даже и глаза закрыть, как надлежит убитому.

76 лет спустя, онлайн магазин винтажных раритетов продаст значок за 25 кусков зеленью США.

А кто бы сомневался? За всю историю Третьего Рейха всего 11 000 молодых спортсменов удостоились чести получить такой...

Дальше колонна двигалась без приключений. День был радостно тёплый. На тротуарах стояли Немцы средних лет, в лысинах и шляпах.

Адвокат направлял колонну к зданию Schutzpolizei, уже пустому.

Блондинки фройлянки на велосипедах пристраивались к танкам, по бокам, крутя педали равномерно. Уж эти ушлые милашки своего не упускают…

Во дворе техучилища, рядом с пунктом назначения колонны, воняло бензином и горелым мясом. В эту ночь тут расстреляли и сожгли пятерых умников, спасших город от полного уничтожения. В их числе оберста Юргенса, который подписал приказ адвокату, которому поверили-таки Американцы, которые отменили казнь Дюссельдорфа назначенную на 01:10 ночи.

Примерно в то же время, подполковник Юргенс отказался, чтобы ему закрыли повязкой глаза и привязали к столбу, предотвращая падение на землю прежде залпа (повязка и столб предусмотрены процедурой расстрела изменников родины по приговору военно-полевого суда, который есть чистейшая формальность, длительностью в три с половиной минуты, в среднем).

– Гезель! – крикнул Юргенс младшему лейтенанту, который его не приговаривал, но командовал отделением, приводившим приговор в исполнение (и это надо же как совпало! Ведь по-Немецки “гезель” будет “братан, приятель, кореш” и с лейтенантом он был знаком по службе).

– Братан! – он крикнул. – передай привет моей жене!

(Да, есть категория тормознутых, что не умеют вырасти из коротких штанишек «щенячьей любви». Именно этот специальный термин обозначает такое отклонение — puppy-love.

Ну не лопух, а? Всего-то и нада — fick-fick-ficken, кого где сгрёб, и — вали дальше, делать личную карьеру, или собирать свой миллион.)

– Да здравствует Германия! – прокричал затем Франц Юргенс.

(Кому, орёшь братан? Какую тебе ещё нахер Германию? Ты щас лицом к лицу с ней! Вон она глазеет на тебя стволами карабинов...

Хотя, конечно, крикнуть “за Сталина!” или, там, “за Черчилля!”, как-то не совсем того, а крикнуть, напоследок, всё же таки тянет… такое уж мы, люди, пафосное стадо.)

Щёлкнул залп, трупы сожгли, и закопали...

Но всё это произойдёт через 50 дней, а пока что Юля и Валя поспешают к ближайшему бомбоубежищу, и Валя, раскрасневшись (то ли от скорой ходьбы, то ли от недавних игр), спросила Юлю второпях, задорно:

– Ну что, целка? Наши-то получше ебут, чем немчура?

(Будучи подругой, она, конечно, знала всё про неудачную попытку бесшумноходца Отто Хольцдорфа.)

Тут Юля зарделась всем своим лицом, что вспыхнуло пожарче румянца Валентины, однако же нашлась сказать в ответ:

– Не знаю, мне не с кем сравнивать.

И это правда, первым у неё был Герман, лётчик-истребитель, Советский асс, чью длинную Татарскую фамилию она потом никак не могла вспомнить, а вспоминался только шрам на лбу, вприпрыжку с его закрытыми глазами, рывками острых скул, с прерывистым дыханием через оскал плотных зубов…

Это уже совсем потом, в своей дальнейшей жизни, и на много лет мудрее, Юля поняла, что да какая разница ей — там — лишь бы стоял и дёргался одновременно, а “наши-ваши” — полная херня.

Все они одинаковы...

* * *