КПД #12:

 Всеодоление Привыкания

Гастарбайтеров с Украины на центральный вокзал Дюссельдорфа, Хауптбанхоф, конечно же не повезли, их сгрузили на товарной станции, которая однако тоже находилась в черте города.

Пригород Лиренфелд слился с Дюссельдорфом году ещё аж в 1340 или около того. Околицу эту всегда населяли ремесленники, а в пору Промышленной революции Лиренфелд стал средоточием бурного роста фабрик и заводов.

Различные по своему назначению, все они одинаково нуждались в железнодорожной станции -- чем ближе, тем лучше. Вот она и появилась тут, и пусть за долгую историю развития железнодорожных коммуникаций, товарная станция так и не обзавелась архитектурным украшением типа вокзала Хауптбанхоф, её всегда отличала обстоятельно продуманная планировка и всесторонняя функциональность.

С учётом вышеизложенного, молодым, доставленным с Востока, людям не пришлось сходить по наклонным приставным помостам, что применяются при погрузке-выгрузке скота или же лошадей (для цирка или скачек), нет, они прямо из вагонов переступали на высокую платформу под крышей, тянувшейся над длинным рядом одинаково широких ворот в складские помещения, непосредственно примыкавшие к противоположному краю платформы их прибытия.

На всех воротах висели одинаково надёжные замки, за исключением пары гостеприимно распахнутых — как раз посередине платформы — куда их и завели.

Помещения между стен из неокрашенных, но аккуратных подогнанных досок, оказались функционально просторными, пустыми. Недостаток освещённости (из-за естественного отсутствия окон) восполнялся электрическими лампочками накаливания (производства Osram GmbH), внутри свисающих с потолка широких отражателей, гальванизированных и прочных, в расчёте на длительный срок эксплуатации.

Молодёжь пребывала в состоянии взволнованной растерянности, после многодневного путешествия в полутёмных вагонах, а также из-за неопределённости предстоящих перемен в их жизни.

Начало переменам положил безотлагательный селекционный отбор. Из-под крыши над платформой, в ворота заходили люди в мундирах, а иногда и в штатском, прохаживались вдоль строя ост-гастарбайтеров, обводя их оценивающим взглядом, указывали пальцем, для понятности: “ду, ду, ду, унд ду”.

Помеченных подобным образом, направляли из строя к одному из пары столов, по разные стороны открытых ворот.

Человек за соответствующим столом быстро составлял список отобранных и передавал оценщику, и тот уводил группу тех, кто соответствовал известным ему критериям пригодности…

. . .

Третий рейх распространился уже на всю, практически, Европу, вёл успешную, в основном, войну на два фронта (похоже это стало судьбой Германии — противостоять сразу нескольким противникам). Такие обстоятельства приводили к определённым затруднениям в сфере трудовых ресурсов: старики уходят на пенсию, молодые призываются в армию, возникает потребность в рабочих руках, желательно помоложе, которые и доставлялись, эшелонами, на крупные предприятия промышленного производства.

Для размещения “гостей-работников” создавались специальные лагеря компактного проживания, (не концентрационные, но охраняемые). После ускоренного обучения элементарным операциям, "гости" начинали применяться в сфере производства, соответственно новоприобретённым навыкам, получали питание, символическую зарплату и пользовались относительной свободой передвижения, в определённые дни и часы, указанные в “аусвайс”-пропуске, за чем следила полиция и те из сотрудников лагерей проживания, в чьи функции входило оформление таких аусвайсов.

Данный метод контроля и использования гастарбайтеров дублировался и в сельском хозяйстве, в поместьях крупных землевладельцев и латифундиях, в несколько упрощённом, разумеется, варианте.

. . .

Юле повезло, она не горбатилась, как крепостная Gustarbeiterin, в широких полях того или иного фольварка и не превратилась в придаток станка в шуме и пыли заводского цеха. Она стала придатком большого дома…

Перед началом общей процедуры отбора трудовых ресурсов, в помещении с построенными в одну шеренгу девушками появились две женщины. Они внимательно и молча прошли вдоль строя.

Затем та, которая повыше, что-то сказала той, которая потолще. Та, которая выслушивала, подошла прямиком к Юле и сказала ей открыть рот, а для примера растянула свои губы, чтобы Юля поняла как.

Зубы она осматривала издали, но затем подступила ближе и понюхала дыхание девушки.

В заключение, та, что подходила, обернулась к той, которая оставалась в стороне, и покивала, и Юлю увели без группы и без списка, мимо столов, из-за которых встали писари, чтобы подчёркнуто кивать высокой женщине…

Дом был большой, в два этажа. Из высоких окон огромной гостиной на втором, виднелась широкая река. Толстая фрау Клотц не только служила в доме экономкой и поварихой, но и жила тоже. На первом.

И Юлина комнатка находилась на первом, но в другом конце этажа, за кухней. На стене у неё висел ряд из пяти колокольчиков, чтобы когда какой-то зазвонит и начнёт дёргаться, ей бы стало понятным, — в какой из комнат большого дома требуется присутствие горничной.

 Ей дали два одинаковых платья из очень красивой светло-серой материи, и два белых фартука. И даже приходила портниха — подогнать эти платья на Юлину фигуру, потому что она подавала кофе гостьям хозяйки, и самой фрау Хольцдорф, когда они сидели за разговарами вокруг большого стола в гостиной. А фартуки и так подошли…

Господин Хольцдорф кофе не пил, во всяком случае дома; Юле ни разу не случилось нести ему поднос. Он уезжал рано утром, а возвращался уже после семи.

С девяти вечера колокольчики у неё на стене уже не звонили, и она могла переодеться в домашний халат, который ей тоже дали, даже два, но разные.

И она потом сидела за столиком у окна, перед которым росло густое дерево, непроглядная туя.

Иногда Юля даже и не зажигала лампу на столе, а просто сидела. Думала всякое невесть что, вспоминала поля вокруг своего села, плачущую мать в завалившихся воротах.

В глазах начинало пощипывать, но Юля не плакала, такая деваха здоровая, семнадцать уже. Поэтому она чаще думала про то, какую работу начнёт делать завтра с утра, после чая с бутербродом.

Когда колокол на соборе Св. Ламберта начинал бамкать одиннадцать, она снимала халат в шкафчик с платьями и фартуками, одевала ночную сорочку и ложилась спать...

Фрау Клотц всегда находила Юле работу помимо чистки картошки и других дел на кухне, дом-то большой.

Через день протиралась пыль во всех комнатах, один раз в неделю нужно полировать ореховую мебель и протирать кожу диванов; дважды — влажная уборка.

Стирка тоже на ней, как и проветривание, ну это легко.

Раз в месяц случался обед со множеством гостей, после которых надо перемыть посуду и пепельницы, и сделать капитальную уборку. В общем всего не перечесть, но Юля не уставала по молодости лет.

Первое время её очень выручал добряк Иржи. Это был чех из Судетских гор, где он тоже служил шофёром господина Хольцдорфа, пока тот не переехал в Дюссельдорф в 38-м, когда Судеты отошли Германии. Чех возил его на двух машинах, по очереди, одна такая длинная, «хорьх», а вторая покороче — «опель».

Ещё Иржи сказал, что большая река за окном гостиной — это Рейн. Он очень помогал, когда она не понимала чего хочет фрау Клотц. Очень помогал.

Ну это давно было, за два года она хорошо уже язык выучила, иногда даже и думает по-Немецки: wo ist das Eisen? Или же напевает песенку из радио: Ach mein lieber Augustin...

Иржи ей книжки тоже давал, братьев Гримм и Андерсена. Очень добрый чех.

Над Русалочкой она даже заплакала, как дура какая-то, а ведь скоро уже восемнадцать будет, через полгода…

. . .

К чему скрывать правду? Порой, Юле большой дом даже нравился.

Если бы не Отто, сынок хозяйский. Он пугал Юлю своим умением перемещаться бесшумно. Корешки книг в кабинете господина Хольцдорфа протрёшь, обернёшься идти, а он тут — за спиной, Божечки! аж сердце оборвалось.

Без слова, без никакого ж тебе звука — подойдёт и стоит неслышно.

Отто погодок Юли, светловолосый, как она, и прямой пробор от затылка ко лбу словно под линеечку протянут, и смазан всегда чем-то блестящим.

Штаны на нём чуть ниже за колено, и там застёгнуты на пуговицу. На курточке два значка — красивый ромбик Гитлергюнда и золотой значок за спортивные достижения среди молодёжи.

Иржи говорит, что такие редко кому дают, и что Отто чемпион по стендовой стрельбе.

А у господина Хольцдорфа всего один значок: маленький такой, чёрный кружок — за ранение в Первой Мировой войне.

Не то что у ежемесячных гостей, которые все в крестах съезжаются, правда они в офицерских мундирах, только он всегда в штатском, ну кроме нескольких ещё, но таких мало, и они не всегда собираются...

Недавно у Юли неприятность случилась, когда прибирала спальню фрау Хольцдорф, а там на столике перед зеркалами лежали её мониста да серьги всякие, которые перед выездом в театр или ещё куда, она одевает к вечернему платью.

Так всё разбросано, неприбранным лежало. Юля не удержалась и одно колечко примерила. Тонкое такое и камушек бирюзовый, маленький совсем.

А тут, как на грех, фрау Клотц заглянула, что Юля своим пальцем в кольце любуется. Ох, уж как разоралась фрау! Du hast kein Recht! Всё-всё пересчитала и заперла в шкафчик. Gemeiner Schurke!

Потом Юля уборку закончила и вышла, а в коридоре опять Отто стоит. И вот же ж всегда до того тихо подкрадывается…

. . .

За окном уже черным-черно, тую не различить от ночи. Юля подошла к шкафчику и переоделась ко сну, а обернулась выключить лампу на столе и — сердце оборвалось. Отто стоит!.

Он поднял свой кулак до груди и раскрыл, а на ладони колечко лежит, с камушком:

– Я заявлю в полицию, что ты его украла, и тебя отправят на восток, в лагерь в Польше.

Иногда по воскресеньям, Юля встречалась со своей подругой Валей, их привезли в одном вагоне, но Валя попала на завод радиодеталей в Лиренфелде.

Она рассказывала Юле, что такое лагерь в Польше: с газовыми камерами и толстыми трубами крематория, для производства сельскохозяйственных удобрений из людских трупов...

У Юли пересохло во рту и задрожали ноги.

– Фрау Клотц видела, как ты пыталась украсть его в первый раз или же…

Он поднял вторую руку и растопырил пальцы — охватить левую грудь Юли.

Она ничего не ответила, а подошла к столу и выключила лампу. Снаружи поплыли тягучие мерные удары колокола...

Юля сняла трусы и легла в койку, подумала: «та на уже! шоб ты подавился!», хотя ей было страшно.

Одно дело смотреть на это у коз тётки Мотри или как Джульбарс Юрка чихвостит приблудную сучку, а тут — тебя, да ещё первый раз.

И она отвернула голову, чтобы смотреть на стенку, едва видную за темнотой.

Он закатал её ночнушку аж до горла и лапал обе груди, а сам лежал сверху и трусился своим голым телом.

Юля задышала чаще и крепко стиснула в ладонях простыню, подтянула ноги, упёрла пятки в матрас и растулила свою рассоху пошире, чтоб — та на уже, вражина, фашист проклятый!..

Но он всё только теребил у ней там, тёр пальцами и ещё чем-то и дрожал дальше, а оно ж не лезло, а он всё уминал и кряхтел ей на ухо. Щупал её бёдра, катался по ней туда-сюда, но, хоть она не стискивалась, не входило в неё там, как от Джульбарса в сучку или у тех коз тётки Мотри…

Он всхлипнул, соступил на пол и сказал «шайзе!». Склонился подобрать свою одежду и босиком ушёл в ночную тишь большого дома.

«Так ото й все?» – подумала она на Украинском…

* * *