КПД #27:

Избежание Многострадания

– Ну подожди, я быстро, – сказала Юля, и пошла вверх по каменным ступеням ко входу в храм, хотя не знала заперто там или нет.

Иван остался на площади, он уже как-то привыкал делать, что ему Юля скажет. Однако та уже возвращалась — заперто.

– Кина не будет, Максимка в запой ушёл, – сообщил им черноволосый моряк в сдвинутой набекрень бескозырке и с гитарой в руках, проходивший, вразвалочку, мимо.

– Чё ты мелешь? – не смолчал Иван, которому этот прохожий сразу не понравился, тем более при Юле.

– Кинотеатр, говорю, на ремонте, – он указал головкой грифа на ступени к высокому порталу ворот храма.

– Так тут кино показывают? – догадалась Юля.

– Так точно — кинотеатр имени Максима Горького. А вас как зовут?

– Юля, – ей стало вдруг так радостно разговаривать с этим моряком в широких чёрных брюках и белой рубахе с тёмно-синим квадратом воротника, спадавшего за спину.

Широкий брючный ремень, поверх заправленной рубахи, ярко поблескивал медью бляхи с якорем.

Опытным глазом прислуги большого дома, она заметила мелкую складку на правом боку, от неловкого утюга.

– А как вас?

В ответ моряк перехватил гитару в обе руки и, подыгрывая себе, запел про Одессу, шаланды и вежливых биндюжников. После завершающего, зыбко щипательного аккорда, он пояснил:

– Так что извольте видеть — Константином меня кличут.

От угла площади раздались резкие свисты, откуда пара моряков, одетые в такую же парадную форму для увольнительной прогулки, махали руками с криком:

– Бугор! Ну идёшь ты, что ли?

– Идите, я потом подойду! – крикнул в ответ им гитарист, и добавил потише, для Юли:

– Старшина второй статьи Краснознамённого Балтийского флота — Костя Бугров!

Он приложил расправленную ладонь к ленточке бескозырки поперёк лба, где, для удостоверения, золотились плотные буквы надписи: «Балтийский Флот», и Юля засмеялась.

Иван стоял сбоку в удивлении, он ещё и не знал, что у Юли бывает такой красивый смех.

– А фраера вашего как кличут?

Юля, конечно же знала, что «фраер» по-Немецкому — это «жених», и удивилась, что Костя так быстро угадал её отношения с Иваном.

– Иван, – ответил Иван сам за себя.

– Ваня-Ванечка-Ванёк, – выговорил моряк в растяжку.

– А «Иван» тебе чем не так? На хвост соли насыпал?– вызверился Иван от нахлынувшей вдруг обиды, что кругом его за дурака держат: и в Европе он fou, и дома — Ванька-дурак.

– Сам ты фуу!

– Эй, эй, не пыли, пехота!

Как всякая женщина, Юля отлично чувствовала, что эти двое готовы пойти друг на друга лобовой атакой. Из-за неё. Как всякая женщина, она конечно же пришла в восторг, однако сказала:

– Ребята! Прекратите! Давайте лучше погуляем. Костя, вы нам покажете город? А то мы за два дня ещё не разобрались.

Константин не стал отнекиваться, что ему, де, надо куда позвали друзья-моряки (и это ещё больше обрадовало Юлю, хотя она знала, что так и будет. Знала с первой минуты, когда спустилась от запертого храма, и заглянула в его глаза, где плавилось изумление и восторг человека, нежданно полюбившего — сразу и навсегда, на всю оставшуюся жизнь, потому что всю предыдущую он мечтал о ней, вот такой, и всегда ждал именно её — Юлю).

Они направились втроём через площадь. Юля шла посередине, и держала каждого из них под руку. Ей было так хорошо!

Константин о чём-то трепался.

Иван шагал молча и, на каждый красивый смех Юли, становился всё угрюмее.

В парке им пришлось остановиться, и Юля подержала гитару, пока Костя показывал военному патрулю свою увольнительную записку.

Когда в аллее они проходили мимо той самой скамейки, Иван вздохнул в сторону твёрдых деревянных брусьев её длинного сиденья, а Юля даже и не заметила — скамейки они все такие одинаковые…

Затем Бугров попутно завернул в гавань, чтобы познакомить их (он так сказал) с его кораблём у причала.

– Ух ты! Какой большущий! – удивилась Юля на крейсер «Киров».

– Не туда смотрите, Юленька! – засмеялся Бугров, – вон где наш красава Гоша! – он указал на крохотный, возле броненосной громадины, торпедный катер с номером ТК-102.

Потом они вышли за город, на песчаный пляж возле форта «Риф», с кривыми, исхлёстанными ветром соснами, полюбовались вольным бегом балтийских волн через всю ширь Финского залива, и вернулись обратно.

Увольнение Константина кончалось и на прощание, в момент отлучки Ивана на минуту, он ей сказал:

– Жизнь коротка, но и земной шарик маленький, мы ещё встретимся, я тебя непременно найду, Юленька.

Она знала, что так оно и будет, и обещанная встреча состоится…

. . .

Юля не ошиблась, — встреча случилась в тот же самый вечер.

Когда они с Иваном вернулись в казармы, её дожидалась Валя, вся потемнев лицом вокруг потухших глаз.

Такой, свою подругу Юля никогда не видела, даже при самых сильных авианалётах союзнических бомбардировщиков на Дюссельдорф.

– Валя, что случилось?

Та рассказала, что дружок её, краснофлотец, сегодня говорил ей, что завтра в полдень в Кронштадт зайдёт большое транспортное судно с шахтным оборудованием; туда отведут прибывших из Франции ПеэЛов, чтоб Северным Морским Путём везти в далёкую тундру, на шахты Крайнего Севера, раз они сдавались Немцам, или работали в Германии на их заводах, а теперь в любой момент могут стать вредителями, и что Валя ему очень нравится, но выше жопы, де, не прыгнешь, милая. Вот же гад…

Юля тут же нашла Ивана, чтобы всё пересказать ему, а под конец расплакалась — ни в какую Германию она не хотела, а староста Митяй её и не спрашивал даже…

Иван приугрюмился, но тоже не знал что делать, пока Юля не потащила его с собой к той гавани, в которой Костя показывал им свой корабль...

Конечно, часовые их не пропустили, но вызвали Костю, и показали куда отойти, где дыра в заборе, и они смогут повидаться с ним.

Костя вылез уже во всём чёрном рабочем обмундировании, и ни словом не перебивал сбивчивый рассказ Юли.

Потом он задумался, но всего на минутку, и сказал:

– Короче так. Завтра утром в шесть ноль-ноль быть на пляже, с вещами. Номер Гоши помните? Не опаздывать.

Он пожал им руки, Ивану крепко, Юле — нежно, и скрылся сквозь забор вокруг гавани…

. . .

Утром, задыхаясь от тревоги, Юля выбежала на пляж даже немного раньше времени, но кораблик уже покачивался на длинной волне возле берега.

Она уронила свой чемодан и побежала к морю, увязая в тёмном песке.

Костя спрыгнул по пояс в воду, и тоже бежал через мелководье, из-за которого катер не мог подойти ближе.

Он подхватил её на руки у самой кромки воды, и понёс в море. Иван шагал следом, вспенивая волну ногами, с Юлиным чемоданом на плече.

По верёвочному штормтрапу, они по очереди вскарабкались на борт.

Иван, Костя и его сослуживец стояли на палубе судёнышка, пока Юля переодевалась в тесной рубке.

– Везунчик ты, Иван, – сказал Костя. – Смотри, береги Юлю, таких девушек больше нет.

– Ты, Бугор, точно свихнулся! – сказал его друг.

– Мало говори! Прорвёмся! Иди заводи машину.

Моторист бросил за борт докуренную папиросу, и спустился к паре двигателей: дать ход.

На призывный свист Кости, он подбросил оттуда старый чёрный бушлат, с плечом в несмываемых пятнах от солидола.

– Возьми, – сказал Костя, – не мёрзни, и патрули не станут цепляться, видно, что работяга. Через полчаса будем в Питере, как пристанем на Васильевском острове — сразу же уходите, не оглядывайтесь, покуда я начну выясняться какой завод меняет дизеля на Г-пятых.

Юля вышла на палубу, чтоб и они смогли переодеться. Иван скрылся в рубке, а Константин, прежде чем последовать за ним, проговорил:

– Адреса дать не могу, на месте того гнидючника уже два года, как воронка, но мы ещё встретимся — это беру на себя…

А уже когда катер малым ходом подходил к причалу гавани на Васильевском острове, он на прощание сказал:

– Так что, Юленька, так и знай… – а потом молча пожал руку Ивану…

. . .

Нет. Свидеться им больше не пришлось. Обманул?

Вряд ли. Женское сердце не обманешь, и Юля знает — не пришёл, значит его больше нет на этом шаре, который с каждым днём всё меньше, и что не жить им долго и счастливо, как у Алекандра Грина, до самого совместного конца, в один и тот же день…

А если тебе случайно доведётся попасть в Кронштадт, то посети Никольский собор (он уже больше не кинотеатр), собор посвящённый всем погибшим морякам, и зажги свечку на помин души Константина Семёновича Бугрова.

Он был моряк, и он погиб, на суше иль на море — теперь уже неважно.

Тем более, что там не спрашивают вероисповеданий, ни павшего, ни возжигающего…

* * *