КПД #26:

Продолжение Осознания

Слишком много сил ушло, наверное, в тот Визг, но с той поры жить Инне прискучило. Ничто её как-то не задевало, и увлечений никаких, даже и спортшкола была от скуки.

И точно так же от нечего делать, когда порвалась связка на стопе, она вскрывала себе вены в левом запястье, лезвием для бритья, из синего конвертика в коробочке у папы.

Кровь начала вытекать, ритмично бугрясь на толчках пульса (спадая между ними), но слишком долго и нудно, — ей надоело, и она промокнула порез ватой с щипучим йодом, туго забинтовала запястье и промыла стенку ванны от красных потёков...

Потом она поступила в институт на филологический факультет, — отделение Русского языка и литературы.

Смена обстановки её встряхнула — глубокомысленные учебные корпуса, шумные жизнерадостные толпы студентов на переменах и в столовой, приятно тёплое солнышко сентября, — её расшевелили, на месяц-полтора.

Но потом всё вернулось в привычную колею скучного безразличия.

По вечерам — телевизор дома, всё подряд, какая разница, от которого папа отгораживался газетой «Труд» или «Правда», широко распахнутой перед его носом на кресле в гостиной, а звук ему не мешает.

Когда похолодало, пару раз сходила с новыми подругами с её курса в самый шикарный ресторан города, на первом этаже гостиницы «Чайка».

Всякий раз, там оказывался директор спортшколы Самик со своим водителем-боксёром, который плюс всякое-ещё-там-на-полставках, и пара женщин за их столом. Оба раза разные.

Самик вежливо кивал через зал Инне, но не подходил к столу студенток.

Его водитель, когда выводил какую-то из женщин из-за их стола позажиматься в медленном танце на ковровой дорожке, протянутой от входа в ресторан к ширме перед кухней, поглядывал на Инну с уже знакомой ей непонятной усмешкой...

Среди студентов для Инны парня не нашлось, по вине пёсика из Белой Церкви.

Когда она была ещё в девятом, мама возила её туда к своим каким-то родственникам, у тех был пёсик — кривоногий чёрный общий любимец, мопс или кто их разберёт.

Уродец очень привязался к Инне, а на прогулках в парке подбегал, охватывал передними её лодыжку и упоённо тёрся о ступню. Ну до того смешно…

Когда студенты-юноши, важно приосанясь, при Инне заводили разговор о литературных качествах недавнего романа маститого мастера из Союза писателей и, громогласно перебивая оппонента, выдвигали аргументированнные доводы из терминов недавнего конспекта лекций по литературоведению, Инна замечала, что их усилия направлены на то, чтоб застолбить за собою право, ну не сейчас, а как-нибудь в дальнейшем, потереться об неё. Смешно же, нет?

Она не понимала, что они не виноваты, что ими движут непреложные инстинкты, заложенные глубже, чем ум, душа и прочие надстройки, что это крест любой самцовой особи: будь то колибри, пеликан, павлин, а даже и примат.

О чём, конечно же, виднее Биофаку (*для тех, кто в танке — Биологический факультет). И хотя она не подавала виду на тему мопсиков или предбрачных песнопений кашалотов, литературоведы угасали, увядали и возвращались к недавнему голу головой Олега Блохина из Динамо (Киев).

. . .

Маму беспокоила инертность дочери в столь важном вопросе: на то и институт, чтоб продвигаться в нужном направлении, завязывать знакомства, дружбы с мальчиками, в пределах до подъезда, а там, глядишь, пусть и на день рождения придёт.

На эту тему Юлия Семёновна поговорила с Инной, наверно, раза два, с глазу на глаз, что нельзя их так вот сразу отметать, что нужно как-то присмотреться, дать человеку шанс хотя бы проявить себя, что даже и среди них можно встретить… ну в общем, попадаются…

Инна не стала прекословить матери и в студенческой столовой дала шанс Саше с Англофака (*танкисты! как же ж вы меня за… ну, то есть этта… надоели мне!) познакомиться с собой и пригласить в кино, в кинотеатр им. Ленинского Комсомола.

(Подружки вокруг столика в столовой все просто аа-баал-дели! Ведь это был сам Саша, главный Казанова англофаковской общаги. Про него ходили слухи, что он мог построить девушек своего этажа, в какой-нибудь из комнат, пройти вдоль строя и сказать счастливице: «Ланна, сёдни к те загляну, иди чай ставь, остальные свободны... пока что».)

Они сходили на сеанс, где Саша вёл себя вполне пристойно, когда пару раз сняла его ладонь у себя с коленей. А потом он проводил её домой.

Шагая рядом с ней, он чинно демонстрировал степенность знающего себе цену победителя в турнире института по Русским шашкам, и с важностью о чём-то рассуждал; собачка зиппера спортивной куртки побалтывалась под подбородком, чтоб элегантно обтянуть шею воротником, как стоечкой.

А Инна мучилась и переживала, что сейчас придётся пройти вдоль здания общаги, где ходят знакомые студенты, а он ростом ниже неё, хоть и на толстых каблуках, а они подумают: «Ну просто Дама с Собачкой».

(Скорее всего, знакомство их состоялось после обзорной лекции о творчестве А. П. Чехова.)

И опять пошли пустые вечера между чёрно-белым телевизором и газетной перегородкой папы, если ещё не задремал, уронив её на свои синие спортивные штаны по дому.

. . .

Потом Инна как-то сдружилась со своей одногруппницей Верой, вернее та с ней сдружилась.

Черноволосая статная Вера была инициативной и бойкой дочерью номенклатурного работника райцентра, в той же области, за 60 километров по шоссе, и где-то в марте Инна съездила к ней в гости.

Добротная хата, и во дворе асфальт.

Через день-два Вера сказала – зачем ждать утреннего автобуса? Пусть Инна позвонит по их телефону в город и вызовет Самика с его «волгой», чтобы подвёз обратно...

Однажды в ресторане гостиницы «Чайка», она у Инны спрашивала, кто это ей кивает из дальнего угла. Инна сказала, что это директор ДЮСШ, а остальное Вера сама разузнала — город-то маленький…

Инна долго не соглашалась, да и номера не знала, но у Веры оказался номер, который она сама и набрала.

Самик был очень удивлён и обрадован, сказал, что выезжает, и спросил, как найти её в райцентре, и Вера тут же подсказала улицу и дом.

Буквально через час, белая «волга» затормозила у ворот. Девушки вышли. Вера с сумкой продуктов, что мать наготовила до следующего приезда.

Водитель сумку положил в багажник, студентки сели сзади, и они выехали, разгоняя фарами вечернюю темноту.

Так вот и ехали себе, болтали, Самик поддерживал разговор обернувшись с переднего сиденья, с Верой в основном, а его боксёр рулил, покуда не свернул в лес по сторонам шоссейки.

Вера стала шутить, что похищаться не уславливались, а Самик ответил, что и машине нужен передых...

Он достал бутылку шампанского из бардачка, конфеты, и перешёл на заднее сиденье, а Вера — на его место, рядом с водителем, который всё молчал, но вместо себя включил радиоприёмник, негромко так. И он сумел открыть шампанское без всяких брызгов и хлопков.

Инна не стала пить, а Вера не отказалась и всё хихикала, пока водитель трогал её грудь.

Самик тоже положил руку на колени Инны, но слишком не наглел, они просто сидели, откинувшись назад.

Потом водитель, там впереди, наверно, слишком ущипнул или полез не куда надо и Вера вскрикнула: «Ты что сдурел? Пусти!»

Водитель не пускал, а Вера отбивалась. Инне стало страшно, и она выпрыгнула из машины, и убежала в лес.

Вокруг темно, не видно ничего, она бежала, дождь моросил, а голые кусты цеплялись ей за плащ, и Самик вслед кричал: «Инна, вернись!»...

Она не вернулась, а бежала сколько было сил. Потом остановилась, задыхаясь, совсем одна, посреди леса и слушала, как бьётся её сердце.

Но он её нашёл даже в темноте, встал на колени перед нею и деревом за её спиной, целовал руки:

– Инночка, да что ты! Как ты могла подумать? Тебя я не обижу! Никогда! Ты — не такая!

Потом отвёл её к машине, и они поехали дальше, уже без разговоров. До города оставалось минут десять.

Сначала завезли Веру в общежитие, — водитель отнёс сумку в вестибюль, а оттуда к дому Инны.

. . .

Назавтра Вера в институт не пришла, но посреди первой пары вызвала Инну через кого-то в туалет.

Туалеты в Старом корпусе просторны: направо от входа, на стене, большое зеркало чуть ли не в полный рост, а за ним — вдоль стены — белые раковины с кранами, аж до следующего зала, где кабинки.

В старинных арочных окнах напротив кранов, сияло солнце, и Вера ждала её в очках противосолнечных, больших и чёрных.

– Ну как ты, целка? – спросила она Инну, когда та вошла. А потом сдёрнула очки и показала припудренный синяк под правым глазом, и рассказала, что боксёр насиловал её сзади, под дождём, опрокинув животом на капот «волги». И туда, и туда.

– Покатались, – сказала Вера в заключение, – с ветерком, блять…

. . .

С тех пор Инна перестала посещать ресторан «Чайка», а Вере мартовское приключение открыло широкую возможность стать популярной звездой студенческой общаги.

Однако под конец 4-го курса, она умерила свою инициативную безотказность, поскольку вышла замуж за майора, пусть даже и толстого, но достаточно молодых лет, ведь у неё, как уже отмечалось, папа имел высокий чин районного масштаба.

Майорская звезда на плечах молодого зятя (а даже и довольно редкая комплекция в эпоху дефицитов) наглядно свидетельствовали, что тот знаком с ходами-выходами и общим принципом работы всей системы.

Какого рода войск? Неважно, в войсках он редкий гость. Ищите генерал-майора (о, простите! генерал-полковника) не ниже, чем в генштабе. С его-то тактично стратегической предусмотрительностью и всесторонне опытной спутницей жизни!

Нет, лишь в генштабе и никак не ниже, ведь именно «шерше-ля-фамки» — двигатель карьеры своих мужей…

Ибо есть такая профессия — родину защищать…

О чём почаще повторяйте камере тюрьмы общего режима, гражданин Юматов, а на амнистию рассчитывать забудьте: бездарные актёришки, с их завистью к прославленным коллегам по цеху, неизлечимо мелочны и неприступны, и пусть вся страна заглядывает в рот за очередным анекдотцем сверху, он не простит вам вашей творческой удачи…

Ну разве что, к 100-летию Великой Победы…

Однако вряд ли вы дотянете.

* * *