Когда они ступали по толстому ковру, Хват Малиган прошептал, прикрываясь полями шляпы, Хейнсу:
— Брат Парнела. Там в углу.
Они выбрали столик у окна, напротив длиннолицего мужчины, борода и взгляд которого сосредоточенно свесились над шахматной доской.
— Этот?– спросил Хейнс, разворачиваясь на своем стуле.
— Да,– сказал Малиган.– Это Джон Говард, его брат, церемонимейстер нашего города.
Джон Говард Парнел тихонько перевёл белого слона и его серая кисть снова поднялась ко лбу, где и замерла.
Через мгновенье, из-под пальцев, глаза его взметнулись, сверкнув как у призрака, и вновь опали на ключевой угол.
— Я возьму mélangeна французском: "кофе со сливками" ,– сказал Хейнс официантке. - Два mélange,– сказал Хват Малиган,– и принесите нам каких-нибудь булочек с маслом и пирожков.
Когда она отошла, он сообщил, смеясь.
— У нас это место называют Ч. Х. П., потому что пирожки у них чертовски хреновые. О, но ты пропустил Дедалуса о ГАМЛЕТЕ.
Хейнс раскрыл новокупленную книгу.
— Какая жалость,– сказал он.– Шекспир – страна обетованная всех утративших равновесие умов.
Одноногий моряк прорычал около № 14 по Нельсон-Стрит.
— Англия ждет...
Жёлтый жилет Мака Малигана игриво затрясся от его смеха.
— Ты бы его видел, когда равновесие утрачивает его тело. Я дал ему прозвище бродячий Aеngus.
— Не сомневаюсь, что у него есть какая-то idee-fixeна французском: "навязчивая идея" ,– сказал Хайнс задумчиво пощипывая свой подбородок большим и указательным пальцами.– Как раз раздумываю, что бы это могло быть. У людей такого толка непременно бывает.
Хват Малиган наклонился через стол, посерьёзнев.
— Ему сдвинули мозги,– сказал он,– видениями ада. И ещё ему никак не удаётся уловить аттическую ноту. Ноту Суинберна, из всех поэтов, белая смерть и багровое рождение. В этом его трагедия. Ему никогда не стать поэтом. Радость творчества...
— Есть вечное наказание,– сказал Хейнс, кивая кратко.– Понятно. Сегодня утром я прощупал его насчёт веры. Заметно было, что у него что-то застряло в сознании. Это довольно интересно, потому что профессор Покорни в Вене делает интересные выводы на этот счёт.
Ожидавшие глаза Мака Малигана увидели официантку. Он помог ей разгрузить поднос.
— В ирландской мифологии ему не найти и намёка на ад,– сказал Хейнс обставленный радостными блюдцами.– Там начисто отсутствует идея морали, понятия судьбы, воздаяния. Довольно странно, что у него именно эта навязчивая идея. Он что-нибудь писал для вашего движения?
Он утопил два куска сахара, ловко, плашмя, сквозь взбитые сливки. Хват Малиган располосовал исходящую паром булку и напластовал масло на её дымящийся мякуш. Изголодало откусил мягкий кусок.
— Десять лет,– сказал он, жуя и смеясь.– Он собирается написать что-то через десять лет.
— Срок довольно отдалённый,– сказал Хейнс, задумчиво приподымая свою ложечку.– И всё же я не удивлюсь, если он, таки, напишет.
От отведал ложечкой из сливок-вершков своей чашки.
— Это натуральные ирландские сливки, как я понимаю,– сказал он недоверчиво.– Не хочу чтоб меня провели.
Илия, лодoчка, лёгкий комканый клочок, плыл к востоку вдоль бортов кораблей и траулеров, среди архипелага бутылочных пробок, минуя новую Вепинг-Стрит и перевоз Бенсона, и мимо трёхмачтовой шхуны РОЗЕВИН из Бриджвотера, с грузом кирпича.
вверх-скок