Звук колокольчика прорезал гам несдержанного увеселенья и, пока все гадали в чём дело, явилась мисс Келлан — негромко что-то сообщить молодому м-ру Диксону и, кротко поклонившись компании, вышла.
Появление женщины, пусть даже столь быстротечное, вызвало во всех участниках вечеринки прилив скромности, сдержав — так целомудренно и так прекрасно — самых развязных гуляк от юморных выходок, но уход её послужил сигналом к взрыву гаерства.
– Ух, шибанула по мозгам, – сказал Кастелло, молодчик низкого пошиба, и уже весьма навеселе, – до чего ж лакомый кусок говядины! Могу поклясться, она назначила тебе свидание. Признавайся, кобель. Небось уж снюхался? Бутончик на мази.
– Безмерно верно, – сказал м-р Линч. – В этом Матерном заведении постельные процедуры идут на всю катушку. Чтоб я лопнул, если доктор О'Бульбуль не лапает тутошних сестриц! Но у меня беспроигрышная ставка, ведь я говорю со слов Китти, а она тут уж семь месяцев медсестрой.
– Ах, Божечки, доктор, – вскричал молодой франт в жёлтом жилете, подделываясь под женские "ахи" и нескромно выкрутасничая телом, – ну, вы умеете подзавести! Какой несносный! Божечки, у меня прям мурашки по телу. Да вы такой же негодник, как миленький отец Секеллизон, знаю я вас!
– Чтоб мне подавиться вот этим горшком, – воскликнул Костелло, – если она не беременна. Я моментально усекаю пузатых дам – стоит только лупнуть глазом.
Однако молодой хирург поднялся и попросил компанию извинить его уход, поскольку сиделка только что сообщила о необходимости его присутствия в палате. Благому провидению было угодно положить конец мукам дамы, пребывавшей enceinteфр.: "в положении", которая переносила их с похвальной мужественностью и только что произвела на свет крепыша-мальчика.
– Мне остается быть терпимым, – сказал он, – к не имеющим ни ума, чтоб развлекать, ни знаний, чтоб поучать, а способны только подвергать нападкам благороднейшую из профессий, — величайшую, после служения Божеству — животворящую силу на земле. Скажу без околичностей, возникни надобность, я смог бы представить неисчислимые свидетельства благородства её высоких устоев, которыми должна — и это не пустое слово — руководствоваться людская душа. Меня коробит. Как? Чернить личность подобную прекрасной мисс Келлан – светоч её собственного пола и кладезь восхищения для нашего, да ещё в самый знаменательный миг из всех, что выпадают на долю несведущего порожденья праха? Да сгинет и сам помысел! Жутко представить будущность расы, среди которой посеяны столь пакостные плевелы, что даже уже в доме Рогена не проявляют должного почтения ни к матери, ни девице, – Излив своё негодование, он кратко кивнул присутствующим и направился к дверям.
Раздался общий одобрительный ропот, и последовали даже предложения незамедлительно выставить пьянчужку, что и было б — поделом ему! — приведено в исполнение, но он загладил свой проступок заверениями — перемежая ужасающей божбой (буквально шквал проклятий) — что он такой же добрый сын истиной веры, как и любой из когда-либо дышавших.
– Лопни мои потроха, – заключил он, – в честном сердце Фрэнка Костелло завсегда живы самые тёплые чувства почтения к отцу твоему, и к матери – вот у кого легчайшая была рука на рулет, или ленивый пудинг, таких уже не встретишь, но я всегда их вспоминаю с искреней любовью.
Вернемся, однако же, к м-ру Цвейту, который, с первого момента своего прихода, стал мишенью довольно нахальных подначек, что, впрочем, он относил на счёт возраста, которому, как говорится, не ведома жалость. Молодые ёрники, чего уж греха таить, не сдерживались в экстравагантных выходках, как дети-переростки: и в бурных прениях позволяли себе немало слов довольно неудобоваримого и не всегда изящного толка: их необузданная божба и шокирующие motsфр.: "словечки" претили разуму своим бесчинством: они не отличались особым старанием блюсти рамки общепринятых приличий, хотя запас ядрёного животного духа располагал в их пользу. Однако высказывание м-ра Костелло прозвучало в совершенно неприемлемом для него ключе, и ему мерзок был этот негодяй, что смахивал на карнаухую корявомордую скотину, рождённую вне брака и выплюнутую в мир как тот горбун зубатый, пятками вперёд, и удар по черепу плашмя хирургическими щипцами стал просто косметической необходимостью, малость поправить полное уродство, но и после этого один лишь взгляд на его рожу вызывал мысль о недостающем звене в цепи творения, предполагаемого в гипотезе покойного учёного м-ра Дарвина.
И теперь, миновав уж средину отмерянных нам лет, и пережив тысячу перемен существования, он — будучи потомком измытаренного племени, да и сам по себе человеком редкой осмотрительности — приказал своему сердцу держать под спудом любые проявления вздымающейся желчи, обуздывая их с неусыпной осторожностью, храня в груди ту безграничную терпимость, над которой глумятся низкие умы, презирают скорые судьи, а свет находит простительной, но и не более того. От зубоскалов, кичащихся своим остроумием в адрес женской хрупкости (направление умов, ему всегда претившее), которым слишком много чести считаться достойным продуктом традиций надлежащего воспитания, а равно и для тех, кто уж отбросил всякую пристойность, кому не остаётся, что терять, имелось у него противоядие опыта, острое, крепчайшее, способное заставить наглость их вмиг подать сигнал к бесславно беспорядочному отступлению. Нет, никаких иных чувств не мог испытывать он к борзому юнцу, ни в грош не ставящему ни гримасы пожилых, ни фырканье строгих, и пусть порою он вкушал (как выражается изысканная фантазия Святого Писателя) плод запретного древа, однако не терял при этом человечность в отношении дам, пребывающих в предопределённом состоянии. Итак, делая из слов сиделки вывод о разрешении от бремени, он с немалым, надо признать, облегчением осознал, что свершившееся, после стольких тревог и мук настолько небывалой продолжительности, вновь засвидетельствовало милость, а вместе с тем и благодатность Верховного Существа.
вверх-скок