великие творения
                   былого

В общем, хороший прошёл ливень и освежил всё, да и для урожая как раз что надо, правда, знающие люди говорят – после ветра и воды должон огонь нагрянуть, по предсказательствам альманаха Малачи (я слыхал, будто м-р Рассел раскопал пророческиие заклинанья такой же сути и для своей фермерской газетты), чтоб куда ни кинь выходило б по три, но это уж сплошь призрачность без дна резона – для стариканов и детворы, однако ж иногда они угадывают в точку своими странностями – пойди пойми как.

Такие разговоры затеял Лениен в конце стола и для показа, как оно пропечатано в той газетте принялся обшаривать себя (всё божился что вот-вот достанет, где-то она тут при нём), но просьбу Стефена отставить поиски и подсесть поближе исполнил вмиг. Он был в некотором роде джентльменом спорта, как говорится, рубаха-парень, или свой в доску, и что касалось женщин, конской стати или недавнего скандала, знал назубок. Правду сказать, финансы он имел худые и, по большей части, околачивался в кофейнях и низкопробных тавернах, знаясь с вербовщиками, конюхами, букмекерами, праздношатающимися, жокеями, подмастерьями, потаскухами, банными дамами и прочей швалью той же масти, или с подвернувшимся констеблем, или с кем-нибудь из ипподромного закулисья, часто за полночь, до рассвета, которые, прихлёбывая из кружек, калякали с ним про сё и то. Питался он у торговцев горячим, и стоило ему заправиться всякой всячиной, или тарелкой потрохов, то, с одним единственным шестипенсовиком в кармане, мог запросто и где угодно пробиться своим языком: уж если что сказанёт, так сказанёт — хоть проститутке, хоть кому — так, что любой мамки сын лопнет со смеху. Другой же – Костелло, усёкши, стало быть, тот разговор, стал допытываться: стихи там, или рассказ какой?

– Ни то, ни сё, – говорит он, – Френк (так того звали), там насчёт коров из Керри, что всех их на убой из-за заразы. Как по мне, то хрен с ними со всеми, – продолжил он с подмигом, – и со всей ихней бычачьей говядиной, язва их побери. Рыбки в этой банке куда лучше, – и он запанибратски призвал подналечь на маринованные шпроты, что тут же и стояли, дразня его глаз, вот он и подвёл к цели, только ради которой и изощрялась вся эта его дипломатия.

– Mort aux vaches фр.: "смерть коровам" (на французской фене: "мочи ментов!"), – выдал тогда Френк по-французски, который служил у оптового торговца спиртным, имевшего винный погреб в Бордо, и он тоже калякал, как джентльмен, по-французски. Ещё дитятей был этот Френк самым, что ни на есть, никчемушником, которого его отец, местечковый голова, насилу смог продержать в школе, чтоб выучился грамоте да начал разбираться в глобусах, потом пристроил было его в университет – изучать механику, но тот закусил удила, как невыезженный жеребчик, и больше знался с правосудием да околоточным, чем со своими учебниками. Какое-то время подвизался он актёром, потом был маркитантом, не то надувалой на скачках, потом его нипочем не отвадить было от медвежьей грызни и петушиных боёв, спустя немного времени он то качался на окиан-море, то топтал дороги с племенем ромэнов, воруя наследника усадьбы, при пособничестве лунного света, или утаскивая девичье бельё, или сворачивая головы цыплятам, что сдуру выскочили за изгородь. Он пропадал столько раз, сколько у кошки жизней, и являлся опять — с пустыми карманами — к своему отцу, местечковому голове, который проливает по кружке слёз всякий раз, как его увидит.

– Да? – молвил м-р Леопольд скрестив руки, которому и впрямь хотелось разузнать, – так-таки всех и на убой? Да как же можно, я видел их сегодня утром, как шли на пароходы до Ливерпуля. (А уж он-то разбирался и в этом задумчивом скоте, и в резвой живности — жирных свинках и барашках оскопленных — послужив за несколько лет перед этим деловодом у м-ра Джозефа Каффа, достойного негоцианта, что ведёт бойкую торговлю скотом и полевые аукционы на дворе м-ра Гавина Лова по Прусской-Стрит.)

– Потому только и спрашиваю, – говорит. – Скорее весь сыр-бор из-за отвердения языка.

М-р Стефен, малость взведенно, но вполне пристойно сказал ему, что ничего подобного, и у него имеются депеши от главного императорского хвостокрута, в благодарность за гостеприимство посылается доктор Риндерпест, с репутацией лучшего дойкощупа во всей Московии – с парой мешков снадобий, дабы взять быка за рога.

– Тоже мне, – сказал тут м-р Винсент, – честный обмен. Он окажется на рогах дилеммы, если связывется с быком из Ирландии, зарубите на носу.

– Ирландский и по прозванию, и по натуре, – отозвался Стефен, с бульканьем подбавляя эля всем.

– Ирландский бык в английской посудной лавке. Я уловил тебя, – говорит м-р Диксон. – Это тот самый бык, которого прислал на наш остров фермер Николас, доблестнейший скотовод, с изумрудным кольцом в носу.

– Верно баешь, – говорит м-р Винсент чрез стол, – прямо в точку, и более упитанный и осанистый бык, – говорит он, – никогда ещё не дристал на трелистник. Рога он имел преобильные, шкуру золотистую и сладкое дымчастое дыхание рвалось из его ноздрей так, что женщины нашего острова, покинув тесто и скалки, побрели за ним, вздевая на его быковинность веночки из маргариток.

– Что толку, – подхватил м-р Диксон, – ведь он прошёл через фермера Николаса, который и сам был евнух и его кастрировал, как положено, с коллегией докторов, что и сами-то были не лучше. "Ступай же, – понапутствовал он, – и делай как тебе наказывает мой родной кузен лорд Гарри, и на том тебе моё фермерское благословение,"– и при этом он шлёпнул его по заду, весьма звучно.

– Но шлепок и благословение пошли тому только на пользу, – говорит м-р Винсент, – ибо, для компенсации, он научил его фокусу, что стоит двух иных, потому-то всякая девица, иль жена, иль аббатиса, иль вдова, и поныне твердят в один голос, что они предпочтут в любое время месяца шептаться с ним на ушко в потёмках коровника, или дать, чтоб облизал ей шейку своим длинным святым языком, чем лечь с наилучшим удальцом-молодцом на все четыре края Ирландии.

– И они облекли его, – перебил его другой, – в изысканные одеянья из юбки с капюшоном и поясом, а на запястьях брыжжи, и подстригли чубчик, и всего его натерли спермацетным маслом, и понастроили стойла для красавы на каждом повороте дороги, с золотыми корытами, полными отборнейшего сена, какое только есть на рынке, так чтоб он мог спать и срать сколько душе угодно. К этому времени отец верных (так его именовали) до того отяжелел, что едва мог выходить на пастбище. Для поправления чего наши переменчивые дамочки и дамки приносили ему его жратву в подолах их фартучков, и как только брюхо его переполнялось, он восседал на свои задние части, показать их леди-сиятельствам таинство, и ревел и мукал на бычьем своем языке, а они ему вторили.