великие творения
                   былого

Из недр башни донёсся громкий зов:

– Малиган, вы наверху?

– Иду, – откликнулся Малиган.

Он обернулся к Cтефену.

– Бери пример с моря. Какое ему дело до обид? Плюнь на Лойолу, Кинч, пошли вниз. Англиец изголодался по ежеутреннему жаркому.

Голова его на миг задержалась у верхних ступеней — вровень с площадкой.

– И не впадай в хандру на целый день, – сказал он. – Что с меня взять? Кончай кукситься.

Голова пропала, но голос, удаляясь, гудел вдоль гулкой лестницы:

Прозрачная тень безмолвно проплыла сквозь утреннюю безмятежность от башни к морю, где оставался его взгляд. У берега и вдали зеркало вод побелело, взбитое рысью невесомых копыт. Бела грудь моря в тени. Три ударения вряд. Всплеск руки на струнах лиры сплетает аккорд из трех звуков. Белопенный взблеск слов, слиянье волн прибоя с тенью. Облако медленно наплывало на солнце, затеняя залив тёмно-зелёным. Тень поверх чаши горьких вод. Песнь Фергуса: я пел её дома один, продляя долгие тёмные аккорды. Дверь в её комнату оставлена настежь: она хотела слышать, как играю. Онемев от жалости и ужаса, я подошёл к её кровати. Она плакала в своей истёрзанной постели. Из-за этих слов, Cтефен: горькая тайна любви.

А где теперь?

Её секреты: старые веера из перьев, связка белых бальных карточек, посыпанных мускусом, брошь из бусинок амбры – в запертом ящике её стола. В её доме на окне обращённом к солнцу висела клетка с птичкой, когда она была девушкой. Она слыхала старого Ройса, певшего в пантомиме "Грозный Турко" и, как весь зрительный зал, смеялась на слова припева:

Призрачные забавы, расфасованные, с мускусным запашком.

И хватит голову ломать

Убрана с глаз, в природу, как и её игрушки. Припоминания нахлынули в уныние его извилин. Cтакан воды из-под крана на кухне, для её причастия. Яблоко с вырезанной сердцевиной, заправленное сахаром, печётся для неё в камине тёмным осенним вечером. Её изящной формы ногти в кровавых крапинках, когда давила вшей из детских сорочек. Во сне, безмолвно, она явилась ему, запах воска и красного дерева источало иссохшее тело в просторном саване, дыхание её, склонившейся к нему с немыми тайными словами, чуть отдавало влажным пеплом.

Её леденеющий взгляд, уже стиснутый смертью, пытается потрясти и сломить мою душу. Безотрывно и только на меня. Трепетная свеча – присветить её агонии. Мертвенный свет на вымученном лице. Всхрипы ужаса в её тяжком дыхании, все на коленях – молятся. Её глаза, в упор, на меня – повергнуть.Liliata rutilantium te confessorum turma circumdet: iubilantium te virginum chorus excipiat.в отсутствие священника рядом с умирающим, любой католик имел право читать эту молитву на латыни: "подобно лилиям сияющим да окружит тебя сомн исповедующих. Да приимет тебя хор дев радостных"

Cтервец! Трупоед!

Нет, мать. Оставь меня, и дай мне жить.