великие творения
                   былого

— Скажи мне, Малиган,– негромко произнёс Стефен.

— Что, любовь моя?

— Долго ещё Хейнс будет гостить в этой башне?

Хват Малиган показал выбритую щеку поверх правого плеча.

— Боже, он невыносим,– чистосердечно признал он,– этот напыщенный англо-сакс. Он не считает тебя за джентльмена. Эти долбаные англичане. Вот-вот лопнут от деньжищ и несварения желудка. Он, видите ли, из Оксфорда. А знаешь, Дедалуc, именно в тебе чувствуется истинно оксфордский стиль. Ему это не доходит. О, до чего точную я дал тебе кличку: "Кинч – стилет".

Он тщательно выбривал свой подбородок.

— Всю ночь вопил про чёрную пантеру,– сказал Стефен.– Где он держит оружие?

— Лунатик чокнутый. Ну, а ты? Перепугался?

— Ещё бы,– ответил Стефен, оживляясь страхом.– Вокруг темно, а этот неизвестно кто всё мечется там и бормочет: "Пристрелю эту пантеру!" Это ты спасатель утопающих. А я не герой. Если он остаётся, я отваливаю.

Хват Малиган насупился на облипшее пеной лезвие бритвы, потом соскочил со своего насеста и поспешно обшарил карманы своих брюк.

— Вот дерьмо!– заикливо проорал он.

Подойдя к амбразуре, он сунул руку в нагрудный карман Стефена и пояснил:

— Выдайте в долг вашего носовика, мне только бритву обтереть.

Стефен не шелохнулся, пока его замызганный скомканный носовичок был выдернут и вскинут, за уголок, для обозрения.

Хват Малиган начисто отёр лезвие бритвы. Затем, взглянув на ткань, изрек:

— Носовик барда. Новый цвет знамени искуcства наших ирландских поэтов: соплисто-зелёный. Вкус чувствуется с первого взгляда, скажешь нет?

Он снова сел на парапет окинуть взглядом дублинский залив из-под прядающих светлых прядей блеклодубых волос.

— Боже,– смиренно произнес он.– Как же верно назвал Олджи море: великая нежная мать. Соплезелёное море. Море стягивающее мошонку. Epi oinopa ponton.частая фраза в Одиссее Гомера: "на глади моря цвета вина" Ах, Дедалуc, эти греки. Надо бы тебя обучить. Ты должен читать их в оригинале. Thallatta! Thallatta!"Море! Море!" вскричала 10000-ая армия греков в Анабазисе Ксенофонта (4 в. до н.э.) при виде Чёрного моря, возвестившего о их спасении Вот она – наша великая нежная мать. Ты только взгляни.

Стефен встал и прошёл к парапету. Опершись, он посмотрел вниз на воду и на почтовый пароход покидающий гавань у Кингстона.

— Наша могучая мать,– проговорил Хват Малиган.

Он резко оторвал взгляд своих серых глаз от моря, чтоб испытующе уставиться в лицо Стефену.

— Тётка считает, что ты прикончил свою мать,– сказал он.– Поэтому запретила мне с тобой общаться.

— Кто-то её прикончил,– сумрачно ответил Стефен.

— Но ты же мог, чёрт побери, встать на колени, Кинч! Мать, умирая, попросила,– продолжил Хват Малиган.– Конечно, я и сам гипербореец. Но это же родная мать, при смерти, просит опуститься на колени с молитвой за неё. А ты упёрся. Сколько же в тебе злобищи...

Он осёкся и вновь слегка намылил щеки. Всепрощающая улыбка заиграла на его губах.

— Впрочем, очень милый мим,– бормотнул он сам себе.– Кинч – наимилейший фигляр средь них.

Он брился, ровно и внимательно, умолкнув, всерьёз.