С тех пор я перестал разговаривать со своими родителями, а заодно и перестал ходить на майские и октябрьские демонстрации. Вместо этого, выйдя на Профессийную, я сворачивал влево и шёл до самой окраины, где хаты сменялись полем и деревьями лесополосы вдоль железнодорожной насыпи. Оттуда пустынная грунтовка вела меня на станцию Куколка.
До станции я не доходил, а через пару километров сворачивал на одиночную колею ответвлявшуюся от основной магистрали. Поезда по ней никогда не ходили, потому что путь этот запасной, на случай войны. Одинокая рельсовая колея соединяла киевскую и московскую части магистрали в объезд Конотопа, который разбомбят в первую очередь за то, что он стратегически важная узловая станция. Вот зачем понадобился объездной путь, который, не заходя в Конотоп, плавной дугой выводил меня через пустые поля к Сеймовскому лесу.
Возле остановки «Присеймовье» я уходил к реке в то место на её берегу, где когда-то, ещё до брака, мы отдыхали с Ирой. Там я прочитывал номер Morning Star, почти целиком. Кроме последней спортивной страницы, которую я так и так всегда пропускал. Газета оставлялась лежать прижатой камнем к прибрежной траве, на всякий, может кому и пригодится.
Обратный путь пролегал вдоль магистральной двухколейной насыпи. Тропою под её высокой насыпью я входил в Конотоп и долгое время шёл вдоль примыкающих огородов, аж до второго моста, где насыпь делала поворот к вокзалу. Там мы расставались и я продолжал идти вдоль окраины над Болотом, чтобы в густых вечерних сумерках пересечь за старым кладбищем улицу Богдана Хмельницкого, а потом вдоль Сосновской выйти на конечную трамвая № 3, откуда до Декабристов 13 всего ничего.
В целом получался замкнутый круг – откуда вышел, туда и вернулся, прошагав весь день. Эти сольные марш-броски заменили мне демонстрации, а самодельные строки бой барабана духовых оркестров:
"ах о чём
мы хохóчем?
ведь не óчень
охóчи
Пустосме́шничать к нóчи,
Ну а впрóчем-то —
Хóчем
И твори́м
Что хоти́м,
Па́чём зря!."
Но это всё в дальнейшем, а самый первый раз Morning Star при мне не было, а было ощущение булавочного укола в грудь слева. И он никак не проходил, сколько ни чеши рубашку в этом месте области.
Даже ночью эта булавка меня донимала, так что утром я решил заняться трудотерапией. Я направился к локомотивному депо, проник на его территорию, безлюдную и тихую по поводу второго дня праздника, и пошёл на стройплощадку административного корпуса.
Возле навала белого силикатного кирпича, я установил пустой поддон и начал укладывать на него кирпичи. Иногда приходилось левым локтем зажимать грудь, потому что булавку там сменила вязальная спица. Когда на поддон была сложена норма из двенадцати рядов кирпича, я поставил себе диагноз, что жить пока что буду и поднялся на незавершённый третий этаж. Там я снял с угла кладки Весёлого Роджера, сунул его в дыру одной из плит перекрытия и присыпал засохшим раствором…
Запугиванья Кирпы остались пустой угрозой – в то лето меня так и не увезли в Ромны. Может я поумнел? Ну это вряд ли. Просто не подвернулся какой-нибудь высокопоставленный мозоль, чтобы я на него наступил…
К середине мая игла, или булавка, или что уж там воткнулось мне в грудь, потихоньку сама собой вытянулось, а через много лет мне стало ясно, что в тот раз я пережил свой первый инфаркт…
~ ~ ~
В моём недопродуманном плане подкатила очередная, но уже приятная деталь – вопрос сборки машинописного текста в единый том рассказов. Для этой цели я купил в Универмаге папку с твёрдыми пластиковыми обложками и никелированными кольцами-застёжками внутри. Обычно в таких папках на полках бухгалтерии стоят общегодовые бухгалтерские отчёты в ряду таких же папок с широкими, внушающими уважение корешками. Дырокол для пробивки страниц машинописного текста по размеру кольцевых застёжек я одолжил у секретарши СМП-615. Новый начальник аж позеленел увидав меня в пределах своей птицефермы, однако его мозоли не доросли ещё до статуса высокопоставленных…
Смонтированный в папке сборник рассказов отлично разместился в целлофановом пакете симпатично праздничного вида и я повёз его—звучите фанфары! гремите литавры!—в стольный град Киев, в книгоиздательство Днiпро.
В первом кабинете, где я с заслуженной, но ненавязчивой гордостью объявил что тут вот у меня [Ура! Банзай! Виват!] сборник переведённых рассказов В. С. Моэма, улыбчивый молодой человек ответил, что по Моэму он не специалист и нужный мне сотрудник сидит через два кабинета по коридору, может быть, проводить?
С не меньшей благовоспитанностью я отвечал, что, по-моему, и сам найду, спасибо.
В кабинете по указанному адресу сидел полноватый, но тоже молодой человек и с отвращением смотрел на кучку машинописных страниц в фиолетовой картонной папке раскинувшей, с развязной вульгарностью, свои белые шнурочки-тесёмочки поверх его стола…
От Моэма он не открещивался и тогда я вынул и водрузил перед ним увесистый том в серой пластиковой обложке. Он нехотя открыл, глянул на заголовок первого рассказа
Дождь
испуганно оглянулся на окно и спросил кем я послан.
Я обомлел и начал лихорадочно догадываться: так значит, сюда нельзя от самого себя! Такие номера тут не проходят. Надо чтоб меня прислал герцог ***, тогда приёмщик поймёт чей я вассал, сопоставит удельный вес герцога*** со своим сюзереном (маркизом ***), чтобы знать как со мной обходиться. Последует удостоверительный звонок по телефону и тогда уж станет окончательно ясно куда сунуть страницы печатного текста оказавшиеся у него на столе. Система чёткая, всё на мази, без лазеек для самозванных сборниконосцев…
Тем временем он, просто на всякий, раскрыл том снова, где-то в середине, и тут же захлопнул.
– Я всего лишь посыльный,– пояснил я.– Меня просили принести в ваше издательство, вот я и принёс.
– Кто?
Я раскрыл папку показать наклейку на обратной стороне лицевой обложки, на всякий, с моим Конотопским адресом: –«Вот этот мой друг».
Разговор с посланцем не от какого-нибудь даже занюханного барона, а вообще… как, бишь там?.. из Конотопа? или что-то в таком роде… был ниже его должностного достоинства.
На его холодно официальное прощание я откланялся в том же температурном режиме...
На следующий вечер в Конотопе, на улице Декабристов 13, после работы меня ждала на полках этажерки бандероль в горчично-прочной бумаге почтовых отправлений. Вскрывать бандероль у меня не было причин. Зачем? По размерам и знакомому весу я и не глядя знал чтó там внутри.
Годовой отчёт за прошедшие шесть лет жизни: 472 страницы машинописи, 35 рассказов В. С. Моэма в переводе на Украинский язык.
Странно, что бандероль не прибыла из Киева раньше меня. И странно также, что эта нераспечатанная бандероль нечитанных рассказов оставил меня таким отморожено безразличным.
(...выходит, эти шесть лет не вписываются в в феодально разгрáфленную систему книгоиздательского дела...
– Кто вас прислал в нашу квадратно-гнездовую реальность?
– Простите, я постучал не в ту дверь…)
– Моё вам с кисточкой, дорогие пэры и пэрухи, сэры и сэрухи!– как говаривал мой дядя Вадя, большой знаток вассальной зависимости из учебника История Средних Веков книгоиздательства Учпедгиз…
вверх-скок