~ ~ ~ бурлак-одиночка
В сущности, повторный перевод, стал просто восстановительным переписыванием из памяти в тетрадь и уже через месяц я отвёз его Жомниру, но уже без портфеля.
Так, хоть и с месячной задержкой, решение завязать с переводом рассказов Моэма успешно осуществилось, однако, оно являлось всего лишь частью более широкого плана действий.
В нём, как и во всех других моих планах, отсутствовали чётко обозначенные детали.
Планы мои, они скорее и не планы вовсе, а, типа, ощущения, что надо сделать то-то и то-то. Детали к планам являются уже потом — по ходу исполнения.
Ну, а сам широкий план возник потому, что мне, наконец-то, дошло: никаких моих переводов Жомнир никуда не «засватает» и неважно почему, главное, что это точно.
Что же теперь делать?
Да просто надо взять вопрос публикации в свои руки и, для начала, забрать у Жомнира все мои переводы в тонких разнообложечных тетрадочках, что заштабелёваны где-то там, среди прочих бумаг на стеллажах его архивной комнаты.
Я приехал в Нежин и объявил ему о своём намерении забрать свои чёрно-серо-беловики.
Жомнир не возражал и не расспрашивал.
Он устроил застолье, ведь за эти годы я стал в их доме чем-то, типа дальнего родственника; бедного, но иногда полезного, как, скажем, при оклейке гостиной комнаты квартиры новыми обоями.
Мы сели за квадратный стол, выдвинутый от стены в центр гостиной, и ели всё, что приносила из кухни Мария Антоновна, чтоб было чем закусывать крепкий самогон.
Жомнир увлечённо рассуждал про недавно раскопанную в каком-то кургане золотую пектораль большой художественной ценности.
Меняя тему, он спросил какие у меня отношения с Нежиным, имея ввиду Иру.
На что, имея ввиду тебя, я охарактеризовал эти отношения как вполне плодотворные, а затем осторожно спросил про Иру: как она?
- Что как?- ответил Жомнир.- Таскается по городу.
Его ответ саданул мне в солнечное сплетение, хотя не так сильно, как слова Иры, что у неё есть какой-то Саша, о чём она и поделилась с моей сестрой, а та передала их мне, но уже после моего развода с Ирой, в виде бонусного утешения, что ли.
Куда сильнее меня поразило полное совпадение слов Жомнира с ответом мужика на конотопском кирпичном заводе на мой вопрос про Ольгу.
(...при всей разнице в образовательном и культурном уровне, когда нам нужно дать ближнему по мозгам, мы применяем один и тот же старый добрый каменный топор...)
Пришло время выдвигаться на электричку, Жомнир сложил все мои переводы в увесистый целлофановый пакет и вышел проводить меня на вокзал.
Самогон оказался действительно крепким, но я помню как подкатила электричка и с шипением распахнула дверь на перрон.
Отказавшись от помощи Жомнира, я пошёл в круглый туннель тамбура с отблесками никелированных поручней по бокам.
Хватаясь за левый из них, я поднялся внутрь, прошёл к дверям напротив и повесил пакет на тамошний поручень.
Последнее, что я услышал, был звук захлопывающейся двери за спиной...
Когда я пришёл в себя, то всё так же стоял, уцепившись левой рукой в головку поручня рядом с дверью.
Электричка тоже недвижно стояла у четвёртой платформы конотопского Вокзала.
Она была пуста, потому что по расписанию до её дальнейшего отправления на Хутор Михайловский оставалось ещё часа два.
Каменея мышцами живота, с остановившимся дыханием, я увидел, что поручень пуст. На остальных трёх целлофан тоже не просматривался.
Дёрнув раздвижную дверь, я зашёл в пустой вагон и взглянул вдоль пустых полок над окнами, затем вернулся в тамбур и выдохнул: хху!
Сидеть на обтянутых кожзаменителем сиденьях пустой электрички мне не хотелось и я пошёл через подземный переход и привокзальную площадь в парк Лунатика, на твёрдую деревянную скамейку.
Там я долго сидел без всяких мыслей, только иногда представлял сам себя в виде тупо застывшей статуи над поручнем, с которого снимают целлофан с переводами.
Кто?!
Какая разница. Кто бы то ни был, добыча радости не принесла — абсолютная бесполезность. Разве что печку растапливать — хватит на несколько зим...
Бездумно просидев около часа, я вспомнил, что это день дежурства СМП-615 в народной дружине и побрёл в опорный пункт, где тоже всего лишь сидел — безучастно, отстранённо и молча.
И только когда пришёл милиционер, я понял, что надо делать дальше.
- Товарищ капитан, одолжите три рубля до следующего дежурства.
- Я рублями не одалживаю, могу только сутками. Пятнадцать хватит?
Его острословие лишь подтвердило правильность возникшего у меня плана...
На следующий день в нашей бригаде нашлись три рубля и после работы я поехал в Нежин. Там, в пятиэтажке преподавателей НГПИ в Графском парке я нашёл квартиру улыбчивой Ноны.
Я сказал, что потерял переводы Моэма, над которыми работал несколько лет. Теперь для их восстановления мне нужны оригиналы, все из которых собраны в имеющемся у неё четырёхтомнике. Не могла бы она?..
Всё так же мило улыбаясь, Нона принесла книги, сложила их в целлофановый пакет и передала мне.
Как радостно застучало моё сердце — спасибо!
- Слышь, Мария Антоновна? Этот негодный Огольцов потерял все свои переводы в электричке!
- А зачем было хлопца поить?
Мария Антоновна тоже не знала, что все мои невзгоды или радости, взлёты и падения, исходят от той недосягаемой сволочи в непостижимо далёком будущем, которая слагает сейчас это письмо тебе, лёжа в палатке среди тёмного леса возле журчащей мимо речки Варанда́...
Привычка свыше нам дана,
Замена счастию она...
Эта бессмертная строка великого классика без обиняков намекает, что в третий раз в Ромны меня загребли уже чисто по привычке.
Причём на этот раз почти все в СМП-615 знали, что не сегодня-завтра меня хапанýт...
Два года спустя, при случайной встрече на тропе вдоль высокой железнодорожной насыпи, позади спортивного комплекса на задворках инженерного техникума, и меня, наконец-то, посвятил в это знание отставной майор Петухов, начальник отдела кадров СМП-615.
Без какого-либо нажима, или наводящих вопросов с моей стороны, Петухов поведал мне как прораб Ваня чуть ли не ежедневно приезжал с объекта в его кабинет позвонить психиатру Тарасенко о моих очередных отклонениях.
- С утра песни поёт. Может пора?
- Пусть поёт...
- Объяснительную написал стихами.
- Какую объяснительную?
- Он каску потерял, я потребовал написать объяснительную. Заберёте?
- Рано...
- Pубаху свою засунул в дырку плиты перекрытия и засыпал раствором.
- Вот — то, что надо!. Следите, чтоб никуда не ушёл.
Песни на рабочем месте я пел не каждый день, но часто.
Порой, особенно когда «строительные угодья» На Семи Ветрах утопали в густом холодном тумане, кто-нибудь из бригады просил:
- Спой, Серёга!
У меня была жена,
Она меня люби-и-ила,
Изменила только раз,
А потом, потом реши-ила:
Эх! Раз, да ещё раз,
Да ещё много-много-много-много раз...
Правда, бригаде больше нравилась Баллада о Гипсе:
И вот лежу я на спине — загипсованный,
Кажный член у мине — расфасованный...
А каску я вовсе не терял, а шиканул джентельменством.
Шёл по Семи Ветрам с объекта на объект, а штукатурши ПМК-7 в молодой траве цветы собирали, жёлтые, Наверное, одуванчики.
Они спросили у меня целлофан, а я им по-гусарски каску кинул, чтоб собирали как в лукошко. Ещё ж и показал — вон в тот коричневый вагончик принесите.
Больше я ни их, ни каски не видал...
Во всей нашей бригады только я и носил каску, потому-то прораб Ваня прицепился со своей объяснительной.
А насчёт стихов это он мне польстил — верлибр там был всего-навсего...
Ну, а с рубахой — да. С рубахой я нарвался по полной.
Подвела меня моя склонность к самоизобретённым ритуалам.
вверх-скок