самое-пресамое
финальное произведение

Моё решение было окончательным и бесповоротным — пора подвести черту. Рассказ, который перевожу сейчас, станет последним для книги. Хватит с меня Моэма. Даже то обстоятельство, что заключительный рассказ пришлось переводить дважды, не смог поколебать мою решимость.

~ ~ ~

Переводить вторично меня вынудил Толик Полос, когда сквозанýл мой портфель. В нём ничего и не было, кроме тетрадки с последним переводом, когда я рано утром нёс его на Вокзал, в ячейку камеры хранения, чтобы после работы отвезти к Жомниру в Нежин.

На Посёлке в такое время прохожих нет, во всяком случае, вдоль путей в направлении Вокзала. В том самом месте, где начинается бетонная стена завода КПВРЗ, я вспомнил, что забыл взять деньги на электричку. Пришлось возвращаться, оставив портфель в одиноком ожидании на обочине тропы служебного прохода.

По пути на Декабристов 13, я встретил Толика Полоса, который тоже закончил школу № 13, на два года позже меня, и теперь топал мне навстречу, в противоположном направлении. И он вообще-то не с этой окраины, значит возвращался после романтической ночи…

~ ~ ~

Ухватив забытые рубли, я вернулся к истокам заводской стены. Портфель не стоял на той же обочине, и вообще нигде вокруг. Мимо данной точки пространства проходил только Толик и я. Или кто-то ещё?

Ответ явился неделю спустя, в трамвае № 3. Толик не сказал «привет», а вместо этого, развалившись на сиденье, строил мне рожи в развязной манере Славика Аксянова из общежития шахты Дофиновка. Но — самое главное! — правая рука у него оказалась загипсованной. Нужны ли более прямые улики, что одиночество портфеля в безлюдной рани нарушил именно Полос? Может, кому-то и да, но мне — нет.

~ ~ ~

По сути дела, восстановление рассказа, сквозанутого совместно с портфелем, не явилось переводом заново. История бедной Джулии, которую вынудили сдать её любовника, всё ещё живо сидела в моей памяти, и через месяц я отвёз мой заключительный перевод Жомниру, однако уже не в портфеле. Так что, хоть и с месячной задержкой, мысль завязать с переводами Моэма стала осязаемой явью. Но эта явь была лишь пунктом более обширного плана действий.

Подобно любому из моих планов, он не содержал чётких деталей. Вообще-то планы мои, они даже и не планы вовсе, а ощущения, что хорошо бы, если было б так, ну, или как-то по-другому. Детали к плану примазываются попозже, в ходе исполнения.

~ ~ ~

Уже помянутый широкий план почувствовался оттого, что мне, наконец, дошло — никаких моих переводов Жомнир «засватывать» не станет. Никуда и никогда. И неважно почему, главное — что это точно. И выходит что? Да проще некуда — надо брать вопрос публикации в собственные руки.

Вот для чего неплохо бы собрать все мои переводы в тонких школьных тетрадках из 12 листов каждая, заштабелёванных где-то там, среди прочих бумажных груд на стеллажах Жомнира в его архивной комнате…

~ ~ ~

Я приехал в Нежин и объявил Александру Васильевичу о своём намерении забрать мои чёрно-серо-беловики. Жомнир не возражал и ни о чём не спрашивал.

Он устроил застолье, потому что эти годы сделали меня родственником в его доме. Довольно дальний бедный родственник, который иногда полезен, если, скажем, переклеиваешь обои в гостиной…

. .. .

Мы сели за квадратный стол, выдвинутый от стены в центр комнаты, и ели всё, что приносила из кухни Мария Антоновна. Мы пили крепкий сельский самогон. Жомнир увлечённо делился новостью про золотую пектораль большой художественной ценности, которую недавно раскопали в каком-то из степных курганов.

Когда тема раскопок исчерпалась, он спросил какие у меня отношения с Нежином, имея в виду Иру.

Я с гордостью охарактеризовал эти отношения как плодотворные, имея в виду тебя. Затем я осторожно спросил, а Ира как.

— Что как? — ответил Жомнир. — Блядует по городу.

Разумеется, у меня имелось достаточно знакомства с дедуктивной логикой для самостоятельного ответа на такой элементарный «как». И я бы мог вполне и живо представить «как», если бы постоянно что-нибудь не отвлекало, типа «ой! гля какая там птичка непонятная!», или же «куда я тогда запроторил ту хрень… в четверг, кажется? точно помню, что что-то не мог найти в четверг, но что именно?» и тому подобное...

Короче, избегал я логично размышлять в том направлении. А вот и донаивничался, схлопотал по носу, отечески-увещевательно. Ну, да, не совсем по носу, удар, в общем-то, пришёлся «под ложечку», но не нокаутировал настолько, как слова Иры «а у меня есть Саша». Она делилась этим с моей сестрой, однако Наташа придержала информацию, пока не миновал мой бракоразводный процесс. Вероятно, приберегала как утешительный мне приз.

Но меня поразило до изумления фактически, что Жомнир слово в слово повторил ответ жлоба, которого я спрашивал про Ольгу, на Конотопском кирпичном… Буквально, один в один…

В нокаутированном состоянии, я всё же старался скрыть бушующий внутри меня самум: Все они одинаковы!

~ ~ ~

Когда пришла пора выдвигаться на электричку, Жомнир сложил все тетрадки моих переводов в целлофановый пакет — плотный такой получился, увесистый, — и пошёл провожать меня на вокзал. Самогон был ахх… ух, какой крепкий, но я помню, как пристучала электричка и с шипеньем распахнула двери на перрон.

Отклонив предложенную Жомниром помощь, я направился в круглый тоннель вагонного тамбура, окаймлённый никельным блеском дугообразных поручней по шатким сторонам. Ухватив левого, я поднялся внутрь, прошёл к противоположной, запертой двери, повесил пакет на головку поручня там. Последнее воспоминание сохранило звук двери, захлопнувшейся за спиной.

~ ~ ~

Исподволь приходя в себя у стены всплывающего вокруг меня тамбура, я всё ещё держал головку поручня левой рукой, возле закрытой двери. Поезд стоял неподвижен и тих, как и я, у четвёртой платформы Конотопского вокзала. Пассажиры отсутствовали, поскольку, согласно расписанию, электропоезд 6456 отправлялся дальше (на Хутор Михайловский) через два с половиной часа после прибытия в Конотоп.

Вид пустого поручня под моей стиснутой ладонью, вызвал у меня окаменение мышц пресса, прерывая тем самым дыхание. Остальные три поручня в тамбуре также демонстрировали отсутствие пакета. Хряснув раздвижной дверью, я ступил внутрь вагона, и посмотрел вдоль пустых багажных реек над окнами. Затем вернулся в тамбур и выдохнул: ххуууу!

Мне не хотелось опускаться на кожзаменитель сидений пустой электрички. Через подземный переход и привокзальную площадь, я пошёл в парк Лунатика, на твёрдую деревянную скамью.

Там я долго сидел без каких-либо мыслей, только время от времени видел себя в роли статуи, тупо застывшей над поручнем, пока они снимали с него целлофан.

Кто?! Какая разница, не имеет значения… Кто бы ни был, добыча радости не принесла — полнейшая бесполезность. Разве что печку растапливать — хватит на несколько зим…

Отсидев около часа в контуженом виде, я вспомнил, что это день дежурства СМП-615 по охране общественного порядка, и побрёл в опорный пункт дружины, чтобы сидеть дальше — безучастно, молча, отстранённо.

И только когда пришёл мент, я понял что следует делать дальше: «Товарищ капитан, одолжите мне три рубля до следующего дежурства».

— Я рублями не одалживаю, только сутками ареста. Пятнадцать хватит?

Его ослоумие лишний раз подтвердило правильность возникшего плана…

~ ~ ~

На следующий день, мне одолжили три рубля в бригаде, а после работы я поехал в Нежин. Там, в пятиэтажке преподавательского состава НГПИ, на опушке Графского Парка, я нашёл квартиру всегда мило улыбающейся Нонны и сказал, что я потерял переводы Моэма, над которыми работал несколько лет. Теперь для их восстановления мне нужны оригиналы, все из которых собраны в имеющемся у неё четырёхтомнике. Не могла бы она?

С её всегдашней милой улыбкой, Нонна принесла книги, сложила в целлофановый пакет и протянула мне. От необъятной радости, сердце моё забыло стучать — спасибо!

~ ~ ~

— Как тебе это нравится, Мария Антоновна? Этот негiдник Огольцов потерял все свои переводы в электричке!

— А вот не надо было так поить бедного хлопца!

Мария Антоновна тоже не знала, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, проистекают от той недосягаемой сволочи, в непостижимо далёком будущем, которая слагает сейчас это письмо тебе, растянувшись лёжа на моей спине в палатке посреди тёмного леса возле журчащей мимо и — дальше речки Варанды…

~ ~ ~

"Привычка свыше нам дана,

Замена счастию она..."

Эти бессмертные строки великого классика без обиняков намекают, что на третью ходку они меня хапанули исключительно по привычке. Втянулись уже суки по полной…

И в этот раз почти все в СМП-615 знали, что меня со дня на день прикроют.

~ ~ ~

Два года спустя, при случайной встрече на узкой тропке вдоль жел.-дор. насыпи, позади спортплощадки инженерного техникума, этим знанием поделился со мной майор в отставке Петухов, тогдашний начальник отдела кадров СМП-615.

Без малейшего нажима, или наводящих вопросов с моей стороны, Петухов поведал, как мастер Ваня чуть ни каждый день являлся в отдел кадров, чтобы позвонить психиатру Тарасенко о моих очередных отклонениях.

— Он сегодня утром пел. Может пора?

— Пусть поёт.

— Написал объяснительную записку стихами.

— Какую ещё записку?

— Он каску потерял, а я потребовал, чтоб написал объяснительную. Заберёте?

— Рано.

— Засунул свою рубаху в дыру панели перекрытия и раствором забил.

— Это самое оно! Проследите, чтоб не ушёл.

* * *