Мы работали работала в локомотивном депо на строительстве трёхэтажного административного корпуса, когда моя сестра Наташа при случайной встрече в трамвае поделилась, что Ира, кстати, выходит замуж в Нежине. Сомневаться в информации от моей сестры не имело смысла, её должно принимать как факт… Мимолётное известие придавило меня не на один день.
Но я оправился, благодаря поручению нашего бригадира Мыколы Хижняка разобрать рацуху вдоль завершённой перегородки на втором этаже… Чтобы поднять перегородку до плит перекрытия, приходится устанавливать кóзлы, настилать на них доски и уже с них продолжать кладку. Такая вспомогательная конструкция именуется риштовкой. Перегородок на этаже было много и кóзлов на всех не хватало, поэтому мы громоздили «рацу́хи»(это так наша бригада усовершенствовала сочетание «рационализаторское предложение»).
Рацуха, это серия из попарно сшитых гвоздями поддонов, каждая пара устанавливается в форме «шалашика» и работает как ко́злы. Поскольку поддоны ростом ниже, по ходу кладки поверх первого настила водружаются новые пары «ко́злов-шалашиков», что, в свою очередь, также перекрываются досками, образуя риштовку следующего уровня. Вся эта приспособа выглядит как карточный домик, более хлипкая-шаткая, чем законные ко́злы, однако работает. Самый скользкий момент возникает при разборке рацушной риштовки. Какие-то из досок прибиты к поддонам, какие-то – нет и все они высоко над твоей головой, начинаешь сшибать их на пол, а сверху сыпется скопившийся на подмостях кирпичный бой, слои расшлёпанного и засохшего раствора. Мало кто в нашей бригаде любил разбирать даже нормальные риштовки. Ну а мне это представлялось как бы многоходовый шахматный этюд, а иногда и наугад типа минёра в боевике, какой проводок перерезать, чтобы не рвануло, но и так и эдак – успевай от осколков уворачиваться… Однако для конкретно той разборки, я послал шахматы к чёрту.
Взбеленясь, как облопавшийся мухоморами Викинг, что прёт в атаку в одной льняной рубахе, я выдирал железным ломом доски визжавшие застрявшими гвоздями. Когда верх подмостей рухнул вниз, мечась и беснуясь по навалу изувеченного пиломатериала под ногами, я расшибал опорные шалашики сшитых поддонов ударами разъярённого лома наотмашь и то ли рыкал, то ли орал: –«Свадьба?! Вот вам свадьба!»
Ноздри мои округлились, распираемые бешеным гневом и прерывисто гоняли взбитую валящейся риштовкой сухую пыль, в себя и обратно…
А хорошо таки дать себе полную волю, плюнуть на все стоп-краны, рассвирепеть до самозабвения ну хотя б иногда… трепеща крыльями носа, на гребне волны-цунами буйного гнева, позабыв обо всём в этом прекрасном, безумном, божественном крушении всего, что подвернётся на земле и в небесах. Ха! Нна!!.
Да только не каждому дано это возвышенное наслаждение. Мне – точно нет, слишком чётко я осознавал, что повторяю игру актёра изобразившего лютую злобу в недавно виденной экранизации странствий Одиссея. Он так же вот стягивал губы поверх оскала зубов, когда вернулся домой и начал мочить, одного за другим, женихов своей жены Пенелопы. И насчёт свадьбы, которая «вот вам!», то даже это цитата из фильма.
В любом случае, за пару минут вместо подмостей осталась груда досок вперемешку с раскуроченными поддонами. Пыль клубами курилась над полем утихшей битвы, а в коридоре, затаясь у дверного проёма, жена бригадира стропопщица Катерина вслушивалась напряжённо – про какую это я свадьбу?
Моя сестра Наташа так никогда и не сообщила о следующем замужестве Иры. Похоже, мы с Одисеем сломали нормальный ход жизни посторонней нам женщины, ни в чём не повинной, кроме случайной промашки носить то же имя и жить в том же месте, где когда-то жила моя Ира... Просто ещё одна моя очередная дурость...
(...вот и вылезло, что никакой я не волк и не ахулинамист, а обыкновенный собака на сене. Типа тех королей, что посылали своих разведённых жён под домашний арест в монастырь. Хотя, если при монастыре хороший садовником с крепким рычагом, как описывает Боккаччо...
У бля, снова меня покатило, составляю планы королям, будто мне своих проблем мало...)
Зато именно Наташа подарила мне решение титанически непреодолимой проблемы превращения рукописей в печатный текст. Она сказала, что по улице между площадью Конотопских дивизий и Сенным рынком есть машинописное бюро. Может там кто-нибудь согласиться напечатать мои переводы?....
Двухэтажное здание пишбюро напоминало «Черевкину школу». Широкие ступени деревянной лестницы устремлялись от входа прямо вверх, где в паре просторных смежных комнат сидели машинистки за отдельными столами и с изумительной скоростью стрекотали своими пишмашинками. Одна из них, по имени Валя, с короткой стрижкой светлых волос, согласилась напечатать самый короткий из рассказов, который я принёс в тонкой тетрадке на пробу. Она назначила день, когда придти за готовым текстом. Замирая сердцем, я сказал, что у меня есть ещё переводы. Она ответила, что могу приносить их тоже, по одному-два за раз. На мой вопрос об оплате, Валя непонятно отмахнулась...
Пару месяцев я пробирался в пишбюро в назначенные Валей дни. К зданию я шёл по тротуару на противоположной стороне улицы, как обучают друг друга подпольщики и конспираторы. Нырнув в широко распахнутую дверь входа, я осторожно крался на второй этаж – только бы не спугнуть подвернувшуюся шальную удачу…
Передавая Вале тетрадку с последним рассказом, я опять попытался выяснить насчёт оплаты и она снова отрицательно покачала головой. Труд обязан вознаграждаться, поэтому я решил всё равно заплатить, не деньгами, так натурой…
У остановки трамвая на площади Мира, в первом этаже пятиэтажки тянулся ряд магазинов нависавших над тротуаром своими косыми витринами. Крайний справа – «Цветы», а на другом конце, ближе к площади, магазин ювелирных изделий. Там, дав несколько кругов между стеклянными шкафами с непомерно дорогими ожерельями, браслетами, и золотыми кольцами, я купил серебряную цепочку за 25 руб. В виде подходящего футляра, я к ней добавил лакированную круглую пудреницу с орнаментом за 5 рублей с чем-то, но это уже из отдела «Сувениры» в Универмаге.
Забирая машинописные страницы последнего рассказа, я дал Вале пудреницу и попросил заглянуть под крышку. Оттуда потянулась длинная цепочка белого металла.
– Мельхиор?– спросила пишбарышня из-за соседнего стола. Но я не стал никому ничего объяснять: кто захочет – найдёт способ определить что из чего.
В тот месяц алименты в Конотоп и Нежин опять съехали на 15 руб. в каждом направлении.
За пару дней до Первомая меня снова потянуло на ритуалы. С Декабристов 13 я принёс кусок яркокрасного кумача, 40 см х 40 см, на стройку в локомотивном депо. Я прибил его на двухметровый брус из груды останков бывших риштовок и получился весёлый флажок. Чтобы он не мешал работать, я закрепил его на готовом углу кладки стен третьего этажа и флаг там радостно плескался и реял под весенним ветром, над отблесками солнца в реке железных рельсов стекающих к Вокзалу по ту сторону бетонных секций стены вокруг локомотивного депо.
Пётр Кирпа спросил, что это я опять затеял, пришлось прогнать ему дуру про день международной солидарности рабочего класса. Он пообещал, что я опять допрыгаюсь, но наша бригада своим молчанием его не поддержала. Поднимая кирпичную кладку стен, мы иногда оглядывались на алое полыханье над нашими согбенно трудовыми спинами…
Первомайским утром, в джинсах и светлой рубашке, я вышел на веранду обуть свои туфли. Мои родители тоже оказались там, но в домашней одежде, поскольку уже много лет считали себя свободными от хождения на все те демонстрации. Я опустился на невысокий табурет сработанный золотыми руками моего отца, чтобы завязать шнурки моих туфлей чёрной кожи.
– Ты никуда не пойдёшь,– сказала моя мать и заступила путь к остеклённой двери веранды.
– Посидишь дома,– подтвердил мой отец и задвинул на двери засовчик – плод своего слесарного искусства в Рембазе. Происходящее смахивало на домашний арест без суда и следствия. Всё ещё сидя, я кручинно опустил голову и негромко затянул протяжную песню:
"Ой Днiпро, Днiпро,
Ты велик, могуч,
Над тобой плывут облака..."
Дальнейших слов этой песни я не знал, поэтому медленно встал и сделал шаг к выходу. Мой отец поймал мою шею в захват своими трудовыми руками молотобойца, укротителя дизельных двигателей и искусного слесаря. Меня всегда восхищала классная рельефность его бицепсов. Мать моя повисла на моём противоположном плече.
Волоча их суммарный вес, я продолжал постепенное продвижение к двери. Там, я отодвинул засовчик, выкрутился из удушающего захвата двух противоборцев и спрыгнул с крыльца на мощёную кирпичом дорожку к калитке.
– Гадёныш!– крикнул мой отец.
– Негодяй!– поддержала его мать.
С победной насмешкой, я воскликнул: –«Мама! Догогонь!»
(...по рассказам родителей, в возрасте двух лет именно так я выговаривал «догони!»...)
вверх-скок