великие творения
                   былого

Взвалив мешки на плечи потопали они, красные египтяне. Его посиневшие ступни из подвёрнутых штанин шлёпали по влажному песку, тёмно-кирпичный шарф окутал небритую шею. Женскими шажками шла она следом: негодяй и его зазноба. Добыча побалтывалась у неё за спиной. Песок и измельчённые осколки ракушек облепили босые ступни. Волосы всплескиваются вокруг обветренного лица. Вслед за хозяином, его подсоба подалася в Римвиль. В потёмках, скрывающих изъяны её тела, окликает из-под своей коричневой шали в уличной загаженной псами арке. Её милок в рюмочной О'Лохлина в Блекпите фалует пару вояк из Королевского Дублинских угоститься ею. Чё те щё нада, попарь лына с ебливой сучкой! Белизна дьяволицы под её крепко пахнущим тряпьём. Провела ночь на Фамболи-Стрит: вот и смердит дубильней.

Угрюмой похотью именовал это Фома Аквинский, бочкобрюхий frate porcospinoна латыни: "монах дикобраз", поскольку доводы его в диспутах были весьма колки . Адам до грехопадения вставлял не возбуждаясь. Да пошёл он: шахна твоя мягка. Язык ничем не хуже, чем у него. Монашьи словеса, бряканье четок на их поясах: словечки бандитов, монетный звяк по их карманам.

Проходят.

Искоса из-под ресниц на мою гамлетову шляпу. А если б я вдруг сидел тут голым? Я не. Через пески всего мира, избегая огненный меч солнца, бредут к западу в страны вечерние. Она топает, ковыляет, тащит, волочит, тарганит ношу свою. И к западу прилив, луной влекомый, за нею вслед. Приливы, мириадоостровные, внутри неё, кровь не моя, oinopa ponton, греч.: винно-цветное море виннотёмное море. Вот она служительница луны. Знак влаги в снах является в её урочный час, велит вставать. Постель невесты, детская кроватка, смертный одр в призрачных свечах. Omnis caro ad te venient. латынь: "Всякая плоть приидет к тебе"  Он близится, бледный вампир в бушующей буре, глаза его, перепончатые паруса крыльев кровавят море, ртом к поцелую её рта.

Ну-ка пришпиль голубчика на карандаш. Где мои таблички? Ртом к её поцелую. Не то. Надо оба. Вылепи получше. Ртом к поцелую её рта.

Его губы потянулись, прильнули к бесплотным губам воздуха: ртом к её лону. Ооно, всевмещающее лоно могилы. Его рот округлился, испуская выдох, безречевой: оооииихах: рёв водопада планет, сфероидных, полыхающих, клекочущих вайавайа вайавайа вайава. Бумагу мне. Банкноты, мать их так. Письмо старика Дизи. Сойдет. С благодарностью за гостеприимство ваших, оторвём чистый край. Обернувшись к солнцу спиной, он склонился над столом из камня и чёркал слова. Это я уже второй раз забываю прихватить листки из ящика в библиотеке.

Тень его растянулась по камням, когда склонился, кончить. Почему не до бесконечности, до самой дальней из звезд? Темны они там, вне этого света, тьма в отблесках сияющих миров дельты Кассиопеи. Тот я сидит там со своим авгуровым посохом их ясенька, в сандалиях с чужой ноги, при свете дня возле пепельного моря, незамечаемый, лиловой ночью шагает под царством несуразных созвездий. Я отбрасываю эту конечную тень, неизбывный людской контур: теперь вот подтягиваю обратно. Обретя бесконечность осталась ли бы она моей, формой моих форм? Кто тут меня увидит? Хоть кто-нибудь, когда и где-либо, прочтёт ли эти вот написанные мной слова? Значки по белому полю. Где-то кому-нибудь своим наинежнейше флейтовым голосом. Добрый епископ КлойнскийДжодж Бекерли (1685-1753) утверждал, что человек не видит материальных объектов, а лишь свет и цвет извлёк занавес храма из своей широкополой шляпы: занавес пространства исчёрканный цветастыми эмблеми по всему полю. Нет, здесь подать чётче. Расцвеченный на его плоскости: да, верно. Я различаю плоскость, затем прикидываю расстояние, близко, вдалеке, вижу плоскостями, восток, обратно. А, теперь ясно. Враз отпадает прочь, замороженность стереоскопомизобретение 1838 г. позволяющее видеть изображения на плоскости объёмными (3D) . Весь фокус в щелчке. Смысл слов моих находишь тёмным? Тьма в наших душах, тебе не кажется? Пофлейтовее. Наши души, израненные стыдом за наши прегрешения, тиснутся к нам тесней, ещё теснее, как женщина, прижимаясь к любовнику, ещё, ещё.