Профсоюзно-общественную деятельность, как и предвиделось, мне перекрыли наглухо, однако право исполнять мой общественный долг осталось при мне. Никто не посмел посягнуть на святыню. Я имею в виду ежемесячное дежурство в добровольной народной дружине по охране общественного порядка.
. .. .
К семи часам, работники СМП-615 мужского пола собирались в помещении под вывеской «Опорный пункт отряда народной дружины». На двери в торцевой стене нескончаемой пятиэтажки, которая давно сменила невзрачный барак ОРСа возле Путепровода-Переезда. То самое здание, где на другом конце рабочая столовая № 3.
Первым обычно являлся водитель автокрана Мыкола Кот, и это не кличка, и не какое-нибудь кодовое имя, а вполне невинная Украинская фамилия. Он усаживался за упёртый в стену стол с кипой старых газет, натягивал свой головной убор из дешёвого, но элегантно чёрного кроличьего меха поглубже на уши, и начинал листать залежи новостей прессы, скопившейся после нашего предыдущего дежурства.
Потом, один за другим, подтягивались и мы, рассаживались, кто где, и начинали свой, исполненный мужественности и достоинства разговор на ту или иную тему.
Тут Кот, не отрывая глаз от «забыты́х газет» из дней минувших, предрекал, из-под чёрного меха невинно убиенного животного на своей голове, что даже если б мы начали свою умудрённую беседу с высот орбитальной станции «Салют», конец окажется один и тот же — мы неизбежно скатимся на пизду Аллы Пугачёвой или какой-нибудь более доступной пробляди местного разлива. Как правило, он не ошибался. А всё из-за опоздавших, которые пропустили его наглое, но безошибочное, по сути, предсказание.
Минут около десяти в сторону восьмого, являлся мент — в звании от лейтенанта до капитана — внести свою лепту в наш мужской трандёж, и раздать из ящика в своём столе красные повязки, с чёрно-плотным шрифтом «Дружинник».
Группами по трое, мы покидали опорный пункт, охраняя общественный порядок на вечерних тротуарах своими обходами: на вокзал, на Деповскую, в Лунатик, и вдоль проспекта Мира, но не дальше моста в жел.-дор. насыпи.
После прогулочного обхода длиной минут в сорок пять, мы возвращались в исходно-опорный пункт — некоторые из троек в размякше-сентиментальном настроении — и, потрандев более оживлённым стилем, выходили завершающим обходом, чтоб к десяти разойтись по домам до следующего дежурства…
~ ~ ~
Пару раз на наши вечерние утренники приходили работники КГБ со своими ориентировками. Первое явление случилось накануне праздника Великой Октябрьской Социалистической Революции, и нас предупредили быть особо бдительными, и пресекать любые выходки провокационно анти-Советского характера. Как только кагебист свалил, явился припоздавший мент поиздеваться над своим предшественником (по которому уже и след простыл), вопрошая — хорошо ли нам дошло, что подвернувшегося на глаза шпиона требуется моментально обезвредить и волочь в опорный пункт.
Второй и последний раз, работник КГБ (уже помладше возрастом), делился конфиденциальной информацией, призванной ускорить поимку бывшей сотрудницы КГБ, которая самовольно скрылась в неизвестном направлении и залегла на дно. Она могла сменить причёску и цвет волос, пояснил работник КГБ, показывая нам её чёрно-белый портрет, но у неё есть особая примета, упрощающая опознание — противозачаточное кольцо в её вагине. Голландского производства…
Мужики не сразу врубились про шо он тута ващще, а когда допéтрили, то сыпану́ли таких наводящих вопросов, что кагебист выпулился из-под вывески «Опорный пункт» на первой космической. В конце концов, он всего лишь исполнял приказ, за тупость которого не нёс ответственности…
~ ~ ~
В один из обходов, мужики моей тройки меня кидану́ли. Ходить в группе из трёх дружинников не то чтобы почётно, но терпимо, однако когда оглянёшься по сторонам, и в свете витрин шестого гастронома увидишь, что среди прохожих, снующих по утоптанному снегу тротуара, лишь только твой рукав обвязан красной тряпочкой, начинаешь сам себе казаться «малость тогó».
Удерживая наглое выражение рожи типа мне всё пофиг, я дошагал до привокзальной площади. Однако плотник Мыкола и водитель Иван не различались среди торопливых силуэтов. Встречные прохожие призывного возраста оглядывались на странный феномен — оборзелый дружинник-одиночка.
Большого ума не требовалось для 100-процентно безошибочного вывода, что сопатрульники мои, содрав свои повязки, взяли бутылку «бормотухи», не в том так в другом гастрономе, и в данную минуту, в тихом закутке, гурголят её с горла́, по очереди, для сугреву и общего тонуса. Где? Вот в чём вопрос.
Скорее всего в тихой неразберихе из кратких улочек и тупичков между шестым гастрономом и высоким перроном первой платформы, в той мешанине из складов, кож-вен кабинета, пары частных хат без огородов, и прочих дощатых строений.
Туда-то я и свернул, но не потому, что имел хоть малейший шанс или желание присосаться к той же бутылке, но дабы эта пара хитрожопых устыдилась и поразилась бы — на что способен дедуктивный метод, вычисливший их в тихом закоулке под фонарём. Пойдёт лишь на пользу обоим падлам…
. .. .
Однако вместо водителя с плотником, в конусе жёлтого света от лампочки на столбе, я нарвался на жанровую сцену.
Девушка гуляла с молодым человеком, когда их общий знакомый, другой молодой человек — здоровенный такой бугай — застал их за этим занятием, и начал разборку.
Появление четвёртого лишнего с красной тряпкой на рукаве (матадор?) замедлило развитие сюжета, но всего только на минуту. Смекнув, что больше охранников порядка не предвидится, здоровяк начал метелить хотя и мелкого, но более удачливого в любви соперника.
Тот упал на одно колено, сбросил с плеч болоньевую куртку «на рыбьем меху» в тот же сугроб, куда секундой ранее скатилась шапка, и — ринулся в ответную атаку.
Я оставался безучастным боковым арбитром с тряпкой. Девушка собрала куртку и шапку, чтобы держать их, как когда-то Ира держала мою кроличью, на главной площади Нежина.
Силы были слишком неравны. Когда легковес вновь рухнул на снег, девушка, не считая до 10, сложила его носильные вещи под фонарный столб, взяла победителя под руку и скрылась вместе с ним в лабиринте неразборчивых проулков.
. .. .
Поверженный встал на ноги и, видя, что я всё ещё тут, разразился пылкой сумбурной речью, воспевая силу духа, перед которой физическая сила — ничто, потому что в духе вся сила... В Конотопе каждый второй — прирождённый лорд-спикер. Или я уже говорил об этом?
В виде утешительного приза сокрушённому Демосфену, я поделился наблюдением, что во время схватки девушка держала как раз таки его вещи, а не меховую шапку-пирожок его оппонента, которая тоже отлетела в снег по ходу сшибки.
Услыхав слова ободрения, он заткнулся и торопливо прошманал карманы своей куртки — всё ли там, потому что, при всей врождённой любви к ораторскому искусству, основная отличительная черта Конотопчан — это здравый смысл.
~ ~ ~
И точно так же, никто не мог мне запретить, чтобы женщины нашей бригады каждый год на 8-е марта получали цветы — каллы По одному цветку на каменщицу, потому что я не миллионер, а мужики нашей бригады не каждый год догадывались спросить, сколько платил, и скинуться по рублю с носа.
Впрочем, возмещение расходов меня не слишком-то и волновало — я сделал открытие, что мне нравится дарить подарки намного больше, чем получать их самому.
Однако вначале пришлось найти городскую оранжерею, которая практически у чёрта на куличках. Надо сойти с трамвая № 2 за одну остановку до его конечной. Потом свернуть налево и полкилометра топать улочками времён Гражданской войны. Типа улицы Юденича или там переулка Деникина. Конечно же, на самом деле названия у всех оставались правоверно Советскими, но вид — ностальгически Белогвардейский…
. .. .
Когда я пришёл в оранжерею в первый раз, заведующая завела меня в длинное приземистое строение с двускатной крышей из квадратов мутного стекла, откуда падали тяжкие редкие капли конденсата. Она хотела, чтобы я лично убедился в отсутствии цветов. А посадки на тех грядках — это каллы, которые ещё не вызрели, они «нерозцвiченi». То есть белые цветы ещё не превратился в широкие раструбы с отворотами.
И тут всё моё косноязычие как в воду кануло, я выдал образчик Конотопского красноречия. Что это для неё, гуляющей каждый день в зеленях тепличных грядок, каллы кажутся нерасцветшими. Но для женщин нашей бригады каменщиков, которые видят лишь кирпич, раствор да обледенелые торосы грязного снега, эти каллы, пусть даже и «нерозцвiченi», — самые прекрасные цветы на свете.
. .. .
С того дня, и покуда я работал в нашей бригаде, мне ни разу не сказали «нет» в городской оранжерее накануне 8-го марта. И я с гордостью вёз на сиденье трамвая вязанку зелёно-белых калл, которые в магазине «Цветы», на углу площади Мира, появятся не раньше, чем через полмесяца.
вверх-скок