Она вошла в комнату и уселась ко мне на колени, вклинившись между столом (с раскрытыми словарём, тетрадкой и номером Morning Star поверх него) и мною. Обернув лицо вверх, она подняла руку и приложила маленькую ладонь к моей ежеутренне бритой щеке. Наверное, хотела научить зааскетированного папашу, как это делается.
— Ну, хватит, Леночка, мне надо работать.
Улыбка сменилась выражением угрюмой злости, и она принялась мстительно подпрыгивать, всё так же сидя на моих коленях.
— Что?! Размечталась о сладких пирожках? Не рано ли? — И я встал на ноги, бездушный робот, руша платформу и возможность продолжения подскоков.
. .. .
Через пару дней, вернувшись с работы, я заметил перемену на моих полках. Там появилась чёрная дыра. Высокая скула в лице Иры (на любительском фото посреди ручья) пробита насквозь. Инструментом этого вандализма, а может, даже и Вудуизма, послужил острый карандаш или, возможно, шариковая ручка. Вопрос «кто?» у меня не возникал. Какая разница?
— Леночка, поди-ка сюда!
— Что?
— Как отец, я обязан заботиться о твоём образовании, чтобы ты разбиралась: что есть что. Посмотри на фотографию на полке.
— Что?
— Вот это называется «подлость».
— Это не я.
— Я не говорю, что ты. Просто запомни, что такое «подлость». А кто её сделал уже неважно.
. .. .
Фотографию пришлось отнести в фотоателье напротив Лунатика. Фотомастер Артур, молодой Армянин, который специализировался на переносе свадебных фотопортретов на керамику, сказал, что это поправимо. Только я попросил увеличить результат реставрации до размера настенного портрета, оставив всё как есть, и ручей тоже…
Для восстановленного и увеличенного фото, я купил картонную рамочку, и поставил обратно на полку.
Узрев портрет на том же месте, но значительно прибавившим в заметности, мать моя глумливо хохотнула, что и осталось единственным её комментарием. Дополнительных бесед с педагогическим уклоном мне больше не пришлось вести, а фотография так и стояла в полной неприкосновенности, потихоньку собирая пыль…
~ ~ ~
Незадолго до дня рождения своего первенца Андрея, моя сестра Наташа пожаловалась, что нет никакой возможности найти игрушечную железную дорогу. Если я помню тот большой круг, собиравшийся из рельсиков, по которым бегал крохотный поезд у нас на Объекте…
Конечно же, я помнил прекрасную игрушку и принял жалобу за повод вырваться из повседневной колеи Конотопской жизни. Я как-никак любящий дядя! Просто малость неудобно Наташу спросить, это Андрею два или три года стукнет?
. .. .
Для начала я махнул в Киев. Продавщица специализированного универмага «Детский Мир» угрюмо сидела за прилавком, скрестив руки под чёрной телогрейкой разнорабочих, накинутой поверх её специализировано синей униформы. Её слегка потешило моё оповещение, что «хóчу паравóза».
Она хмыкнула и ответила по-селянски, чтоб мне, деревенщине, скорее доходило:
— Паравоза немає.
Что, впрочем, меня ничуть не удивило — сказанное Наташей следует принимать как объективную данность реальности, и тут уже без вариантов.
. .. .
Следующей деталью, которой пришла очередь нарисоваться в плане, стала столица нашей общей Матери-Родины — Москва… В Москву! В Москву! — тянулись караванные пути, протоптанные потребителем, изнемогающим в полупустыне хронических дефицитов на голых полках…
В столичном «Детском Мире» нашлись паровозики с вагончиками и рельсиками, стрелками, мосточками для миниатюрненького поезда с питанием от малипусенькой батарейки.
Добычу я отвёз на Киевский вокзал, в автоматическую камеру хранения, и вернулся в центр — урвать свою долю по-столичному культурной жизни.
В билетной кассе Большого Театра мне объяснили, что за билетом в их Гранд-заведение следует чесаться за пару недель до представления. Все культурные люди так делают.
Уже не в одиночку, а на пару с огорчением, покинул я прихожую прославленного очага, не сулящего обогрева спонтанно любящим дядьям.
На углу объекта культурного наследия мне встретился стеклянный куб с наглухо зашторенными изнутри стенами. Роль непроглядных жалюзи исполняли всевозможные афиши, по всей вероятности, бумажные. Куб торговал билетами в театры и концертные залы Москвы.
На предстоящий вечер, мне был предложен выбор: концерт звёзд эстрады в Кремлёвском Дворце Съездов, либо концерт джаз-группы в Центральном Театре Советской Армии.
То есть мне посчастливится попасть в Кремль и насладиться всей той зевотно муровой преснятиной, что год за годом булькает из ЦТ-канализации, или же… ну, и в чём тут трагедия?
— Конечно джаз!
. .. .
(...говорят, что вокзал в Чернигове построен при Немцах, во время оккупации. И я верю таким говорильщикам. Почему? Хотя бы только за то, что им не капает зарплата за их говорение, в отличие от официальных составителей непрестанно реформируемых Советских учебников истории.
А ещё говорят, что с высоты птичьего полёта Черниговский вокзал смотрится как Тевтонский крест. Мне. в общем-то, не доводилось осматривать здание сверху, однако могу засвидетельствовать — из всех посещавшихся мною вокзалов только тут можешь набрать кипяток из непривычного на вид медного крана в любое время суток...)
Довольно ловко подвожу (не так ли?) непосвящённых, что здание Центрального Театра Советской Армии смахивает на звезду с пятью концами для мимолётных пернатых, которым делать больше нечего, кроме как под себя смотреть.
Внутри же — это добротное здание, с большим зрительным залом на первом этаже, и рядом выставочных стендом в широких галереях на втором.
Я скрупулёзно изучил выставку почтовых конвертов и спичечных этикеток, выпускавшихся в годы Великой Отечественной войны, потому что прибыл туда за два часа до концерта. А что ещё оставалось делать в незнакомой зимней Москве?
Картинки на конвертах и этикетках, при всём своём наивном примитивизме, нашли во мне глубинный отклик с тёплой ностальгической грустинкой, ведь я взростал на чёрно-белом гумусе кинофильмов той поры.
. .. .
Затем я спустился в зал, куда вскоре явились джазмены устанавливать и опробовать свои инструменты на сцене — ударник, виброфон, колонки…
Завершив приготовления, музыканты дружно набросились на лысого Еврея, за то что слишком умный и опять опоздал. В целях обороны, он прогнал им дуру про тяготы Московской жизни, а потом перешёл в контратаку с угрозами, что скоро он ващще завяжет с этой музыкой, не ну оно ему нада, а?
Продолжение разборок они перенесли за кулисы, а зал начал медленно заполняться. Для аудитории из сотни любителей джаза, кресел в рядах лилового плюша хватало с избытком.
И концерт начался… Вела его высокая толстая девушка в чёрном, и она же иногда пела.
Я впитывал номер за номером и хотел только одного — пусть они не кончаются. Какой Диксиленд выдавал виброфон! Какие риффы на бас-гитаре!
В одном из номеров басист, его гитара с длинным грифом, и девушка остались втроём на сцене. Они сотворили блюз настолько откровенной сексуальности, после которой вся масс-порнуха стала лужей слякоти у входа на ферму крупного рогатого скота.
Еврей выходил только раз, он играл на бонгах. Играл?! Весь Африканский континент не выдаст на их барабанах чего-либо подобного. Я простил ему его лысину и тупой базар перед концертом, потому что он стал совершенно иным человеком. Он забыл, что оно ему "ващще не нада" и творил ритмы, наполняющие тебя неудержимо радостным восторгом. «Браво! Браво!»
~ ~ ~
По-видимому, в одной из пяти звёздчатых конечностей ЦТСА проводилось какое-то параллельное мероприятие, потому что к стойке раздевалки толпилось много офицеров в парадной форме, которых на концерте не было.
Девушка гардеробщица принесла одежды сразу для двоих и опустила их поверх стойки: генеральскую шинель на подкладке из алого шёлка и каракулевым воротником (так этот опёнок засушенный слева от меня — генерал?) и демисезонную шинелку от Алёши Очерета.
На гладь полировки опустила их она, испуская чуть слышный грустный вздох. Споконвечная печаль звучала в тихом вздохе.
(...а куда денешься? Обычная неразрешимая дилемма — либо гусар, кровь с молоком, но без копейки в кармане, либо замухрышка генерал, однако с обеспеченным доходом.
У каждого найдутся рычаги утешить дам, када их чёт на вздохи потянуло, но коренятся рычаги в разных грядках; отсюда — выбор, а следовательно — трагедия…)
. .. .
Московские таксисты профессиональнее своих Киевских коллег. Во всяком случае, тот, что подобрал меня после концерта, оценив мою верблюжье-шерстяную внешность и безбагажность, с первого же раза отвёз в гостиницу, где не заводят навязшую на зубах херню про предварительное бронирование…
Гостиница «Полярная» начиналась от тротуара и терялась где-то во тьме наверху... Регистраторша запустила меня лифтом на невообразимые высоты между двенадцатым и шестнадцатым этажами.
Номер оказался схожим с комнатами отдыха на Украинских вокзалах, куда всегда принимают, был бы только паспорт и рубль за койку. Только в ночлежке «Полярная» коек оказалось больше — штук двадцать, на которых уже валялись постояльцы, переодетые в свои спортивки.
При мне же было только то, что на мне, и оставалось только завалиться... Однако тут желудок начал тоскливо сетовать на мою забывчивость, оставившую его пустым после культурной жизни. Не менее горькими упреками осыпал он и мою азартность, из-за которой я так и не перекусил в пылу охоты на паравоза. Пришлось поинтересоваться у ночлежников, где тут столовая или буфет какой-нито. На это вальяжные спортсмены, с чем-то типа даже злорадства, разъяснили, что всё такое подобное тут закрывают в семь.
Чувство голода и нарастающее желание осадить соседей (да ещё ж радостно так — «а всё уже закрыто!») заставили меня скинуть верблюжье пальто в общий шкафчик и вжикнуть лифтом вниз.
. .. .
На широкой уличной приступке под сантиметровым слоем пушистого снега, рядом с гостиничным входом находилась также высокая дверь в ресторан уже, разумеется, запертая. Однако в глубине за нею различался свет и некоторое шевеление…
Я принялся колотить в коричневый переплёт обрамления стекла в двери. Человек в фуражке и с широко-жёлтыми полосами на пиджачных рукавах возник по ту сторону прозрачной преграды. При виде меня, — стоящего на фоне чернильной темени позднего вечера, без шапки, чуть утопая в мелком слое снега на приступке, в настежь распахнутом на белой рубахе синем вельвете пиджака, — дедуктивная логика ему подсказала, что я носик выходил припудрить либо иначе как-то насладиться свежим снежком на открытом воздухе, а теперь уже хочу обратно.
Он отпер дверь, и я устремился в зал.
~ ~ ~
Ресторан отличала обширность полезной площади. Шла гулянка пары свдеб, синхронно-параллельных, но и при этом оставалась группа бездействующих столиков. Порядка полдюжины.
Ждать пришлось довольно долго, пока подошёл официант, которому я сообщил о своём желании поесть. Что-нибудь попроще, без излишеств.
Чтобы скоротать время, пока он вернётся с моим Спартанским заказом, я пронаблюдал танец молодых из ближайшей к моему столу свадьбы. Под конец их типа как бы танго, дебелая невеста чего-то психанула, заехала подлым ударом локтя в грудную клетку тщедушного жениха и вернулась за пиршественный стол.
Тощак схватился за свой галстук, чтобы не рухнуть, пока дыхалка восстановится. Лицо его искривилось в поддельной улыбке, обнаружившей отсутствие верхнего резца с клыком. Фундамент брачных отношений закладывался прямиком на свадьбе.
Бедолага! Ну ты, бля, вляпался, полный пиз… то есть... Совет да любовь!
. .. .
По счёту за ужин мне не хватило одного рубля. Вернее, рубль у меня ещё оставался, но его я берёг на расходы следующего дня. Не вдаваясь в подробности, я объявил официанту про нехватку, пообещал, что непременно верну и спросил его имя. Он назвался, и не проявил настойчивости относительно рубля.
В номер я поднялся сытым и довольным, а на расспросы постояльцев, с рассеянным зевком, пояснил, что ресторан внизу ещё работает.
~ ~ ~
24 часа спустя, я прибыл в Конотоп и гордо повёз денрожденный подарок На-Семь-Ветров. Семья Наташи уже жила там, в крупноблочной девятиэтажке, построенной ПМК-7.
Местонахождение их квартиры было мне известено, — в виде помощи молодой семье, я писал для Гены контрольные по философии и истории, которые ему задавал заочный институт в городе Полтава. С подмоченного шурина хоть шерсти клок…
Поездка лифтом на четвёртый этаж показалась провинциально краткой, но дверь мне не открыли. Гена иногда уезжал на сессии, а Наташа могла выйти к какой-то из соседок, которым я не писал работ.
. .. .
По пути на Декабристов 13, я свернул в один из тупичков улицы Пирогова, где стояла хата родителей Гены. Отец его уже спал, а Наталья Савельевна сидела с Андреем, он же её внук, он же мой племянник, в гостиной.
Я хотел оставить коробку и уйти, но она попросила собрать игрушку, всё равно Андрюша ещё не спит.
Когда поезд, чуть жужжа, начал бегать кругами по полу гостиной, там не осталось ни дядей, ни племянников, мы с Андреем сравнялись по возрасту…
~ ~ ~
На восстановление переводов, утраченных по ходу кататонического в стельку ступора в тамбуре электрички, ушло около года. Растянуть удовольствие надольше не получалось — они оставались ещё слишком свежи в моей памяти. Поставив заключительную точку в последнем из переведённых рассказов, я повёз четырёхтомник Моэма в Нежин, чтобы вернуть его Нонне.
На подходе к пятиэтажке преподавателей в Графском Парке, я догнал Нонну в паре с Лидией Пановой, что когда-то кураторствовала в моей группе на Англофаке. Они направлялись к общему подъезду своих квартир, но заметив меня, остановились.
Я поздоровался с дамами и сообщил Нонне о невозможности передать словами всю глубину моей благодарности за одолжённый ею четырёхтомник, который вот он, — обратно.
Она мило улыбнулась из-под своих очков и протянула руку — принять целлофановый пакет. Я перехватил её движение для якобы демократичного пожатия в стиле героев Джека Лондона. Но вместо этого, неожиданно даже для самого себя, в галантном полупоклоне поцеловал тыл её ладони. Только после этого пакет перешёл по назначению.
Окончательно распрямившись, я уделил Пановой чопорный кивок и удалился… Ну, хорошо хоть каблуками не прищёлкнул, грёбаный поручик Ржевский.
. .. .
Моя эйфория сошла с электрички на первой же остановке после Нежина, и вместо неё в попутчицы подсела неотвязная забота. Безответно неразрешимая.
Какое всё-таки благо — неумение строить подробные планы! Планы должны быть краткими, как строки телеграфных сообщений: «Подготовить сборник переводов для печати тиражом 150 000. Тчк».
Продумывая план в деталях, подвергаешь его смертельному риску. Непременно всплывёт какая-то неодолимая подробность, в которую твой план упрётся как «Титаник» в непредусмотренный локаторами айсберг.
— Гля-гля-гля! Эт чё за ёб..!
Бенц! Кррчбрздызз!
...и наплывает упокоенное бульканье… какая нах… разн?.. зачем стремиться к невоможн?.. буль.. бл...
~ ~ ~
Ну, спрашивается: какое нормальное издательство станет рассматривать закорючки моего почерка? А?
Однако, как превратить переводы в машинописный текст?
Может научиться печатать?
Заманчиво! А где машинку брать? Ты видел их в продаже?
...и следующий айсберг врывается в трюм…
. .. .
У секретарши начальника СМП-615 на столе стоит бандура с нашлёпкой «Ятрань» и с электрическим шнуром, чтобы совать в розетку. Целый станок с чёрным проводом на 220 вольт. Чуть коснёшься кнопки и — трах-та-да-дах! — неудержимая очередь в ответ как типа из автомата Калашникова. Ничего похожего на зазывное цокотанье пишущих машинок в кино. К тому же, секретарша не знает Украинского, а даже и на Русском печатает указательным пальцем одной руки.
...ну, допустим, после работы, я приходил бы в приёмную и потихоньку…
Этот план булькнул на дно добровольно, не дожидаясь деталей — с учётом ревностного подхода нового начальника СМП-615 к его обязанностям руководителя и своим воззрений на административный корпус, как на персональный курятник. Он не потерпит там приблудных каменщиков, даже после работы.
Айсберги неодолимых деталей, обложив план со всех сторон, остановили навигацию…
вверх-скок
(...что оттолкнуло меня? Боязнь скатиться к инцесту? Невозможно, при моём встроенном робото-самоконтроле.
Скорее всего, жалостливая улыбка на её лице, говорившая «ах, ты, бедняжка!», вздыбила мою шерсть...)