самое-пресамое
финальное произведение

Пение на рабочем месте я себе позволял не ежедневно, но довольно часто. Иногда, особенно когда стройка На-Семи-Ветрах утопала в холодном густом тумане, и мы плыли сквозь него, словно ладья викингов в незнакомо извилистых фиордах, кто-нибудь из нашей бригады просил:

— Спой, Серёга!

Однако "Цыганочке" Высоцкого наша бригада, почти единогласно, предпочитала его же "Балладу о Гипсе":

" И лежу я на спине — загипсованный,

Кажный член у мине — расфасованный!.."

А каску я не терял, а просто шиканул джентльменством. Я тогда шёл среди стройплощадок «строительных угодий» и, возле крупноблочной девятиэтажки, увидал пару штукатурш из ПМК-7. Они какие-то цветочки собирали в свеже-зелёной траве, скорее всего одуванчики, судя по жёлтому цвету.

Штукатурши обратились ко мне с просьбой о целлофановом пакете, которого у меня не было и, широким гусарским жестом, я швырнул свою каску в траву под ногами дам, чтоб, как в лукошко, собирали. Потом ещё показал даже наш коричневый вагончик, чтоб знали, куда возвращать головной убор. Я видел их в первый раз, а мою каску — в последний.

Во всей нашей бригаде только я носил каску, вот Ваня и прицепился со своей объяснительной. Но называть «стихами» то, что я ему накропал — это наглая лесть, там, в лучшем случае, верлибр был…

А вот насчёт рубахи, это — да, тут я вляпался по-полной. Недальновидно дал поблажку своей склонности к самодельным ритуалам, потому что наступил первый день лета. Ну как можно не откликнуться на событие? Летом, даже если под спецовкой одета только майка, всё равно паришься по-чёрному, летом рубаха лишний элемент.

Ту зелёную рубаху из какой-то жмаканой синтетики я носил шесть лет, а она никак не снашивалась, падлюга; а потеешь в ней как в любой другой синтетике, несмотря что жмаканая.

И вот, 1-го июня, я выступил из вагончика, словно свободный художник Монмартра в его зелёной накидке, что живописно обнимала своими рукавами мою чёрную спецовку, надетую, в свою очередь, на мой голый торс. Я поднялся на этаж текущей захватки, и похоронил рубаху в одной из всё ещё незабитых дыр какой-то из панелей перекрытия, среди незавершённых стен… Мусорных баков на стройке отродясь не бывало, а просто бросить в очко дощатого сортира рука не поднялась — столько лет вместе потели...

Потом я ушёл на третий этаж соседней секции, где в одиночку клал поперечную, с вентканалами, пока не появился Пётр Лысун позвать меня к вагончику. По дороге, он почему-то отводил глаза и говорил на отвлечённо ботанические темы.

Все эти странные симптомы вылетели у меня из головы, когда перед вагончиком я увидел фургончик УАЗ, а впридачу здоровенного мента в фуражке с красным околышком, под присмотром психиатра Тарасенко в строгом деловом пиджаке…

Наша бригада, вместе с прорабом Карениным и мастером Ваней, образовывали неровный полукруг лицом к посетителям.

Тарасенко объявил присутствующим, что моё поведение всегда отличалось ненормальностью, а сегодня я переступил всякую меру несанкционированными похоронами рубахи в дыре бетонной плиты. Затем он демократично поинтересовался у массы, какие ещё аномалии за мной замечались.

Народ безмолвствовал… Кто-то из наших женщин попыталась объяснить, что рубаха была совсем струхлая, а Тарасенко, во избежание жалостно-лишних тенденций на посторонние темы, приказал мне зайти в вагончик и переодеться.

Я беспрекословно исполнил, а потом поднялся в фургончик, в трюме которого оказался уже какой-то дополнительный алкаш, и нас увезли...

Во время стоянки возле Медицинского Центра, алкаш начал меня убеждать рвануть когти в разных направлениях — мент не может гнаться сразу за двумя. Я отмалчивался, понимая, что лучше 45 дней под шприцами, чем пожизненно в бегах.

Потом к нам присоединился молодой вертухай в гражданке, а также ещё один алик и нас, наезженной дорожкой, повезли в город Ромны.

По пути, мы заехали в какое-то придорожное село, принять дополнительный груз из двух старух в трагично-чёрном и встревоженного мужика, который клялся, всем по очереди, что ничего не помнит, что вчера было.

По прибытии в психбольницу, нас развели в разных направлениях и, непонятно зачем, мне сделали рентген в лежачем положении. Может быть, испытывали только что установленное оборудование… Никого из алкашей я больше не видел, такими случаями занимается третье отделение, ну а я — инвентарь пятой...

~ ~ ~

И снова Площадка стала ареной ежедневного промывания моих мозгов через зад, сменяясь ночным отдохновением в переполненной палате… Из знакомых, во всех категориях недостигших абсолютной свободы, я увидал только Сашу, который знал моего брата Сашу, но он уже совсем не просыпался.

Как ветеран и во имя человеколюбия, я обратился к заведующей с мольбой заменить мне уколы аминазина на аминазин в таблетках. Она обещала подумать и, за десять дней до окончания моего срока, отменила третий, заключительный укол на ночь. И за это, вот только что, имя её всплыло в моей благодарной памяти — её звали Нина.

Более ничего примечательного не произошло, кроме того, что я узнал, как оказывать первую помощь в случае припадка эпилепсии.

~ ~ ~

На той узкой тропке под высокой железнодорожной насыпью, Петухов не сказал мне лишь одного — почему меня так пристально пасли под колпаком неусыпного наблюдения. Но в этом не было нужды, поскольку причину я знал не хуже него.

Причиной послужила реконструкция роддома — длинной двухэтажки у перекрёстка улицы Ленина и спуска от Универмага. Каждая строительная организация Конотопа исполняла свою часть работ. СМП-615 достались перегородки и пара санузлов в правом крыле первого этажа. Исполнителями стали четыре штукатурши и я. Мы уложились в одну неделю.

Когда женщины уже штукатурили положенные мной перегородки, в коридоре появился мужик в чистом костюме и при галстуке. При виде четырёх ядрёных баб, посетитель начал распускать свой хвост на фоне занюханного подсобника, который подавал им раствор.

Я вежливо попросил его умерить пыл и не кашлять во всех направлениях.

— Да ты знаешь на кого пурхаешь? Я — Первый Секретарь Горкома Партии!

— А я каменщик четвёртого разряда.

— Ну ты получишь!

Он ушёл, а полчаса спустя в коридор влетел взмыленный главный инженер, потому что он ещё и председатель партийного комитета СМП-615: «Как ты смел материть Первого Секретаря Горкома Партии?!»

Штукатурши в один голос громко засвидетельствовали, что никакого мата не было. Впрочем, главного инженера это не утешило, но он ушёл.

Вот и всё. Проще не бывает — самец с рычагами власти, против самца в заляпанной раствором спецовке. Но что обидно, обидно до боли, так это облыжное обвинение в использовании ненормативной лексики. На протяжении своей карьеры в СМП-615, я праведно воздерживался от подобных слов — даже в глубине души! Грузчики со стажем удивлялись моей способности разгрузить вагон леса, ну в смысле, стропы заводить, что на крюку крана, и при этом даже и разу не сказать «у, бля!»…

* * *