В сущности, работа по восстановлению рассказа пропавшего с портфелем, не стала повторным переводом. История бедной Джулии, которую вынудили сдать её любовника, всё ещё живо сидела у меня в памяти, и через месяц я отвёз мой последний перевод Жомниру, но уже без портфеля. Так что, пусть и с месячной задержкой, решение завязать с переводом рассказов Моэма осуществилось. Однако оно представляло собой лишь часть более широкого плана действий.
Как во всяком из моих планов, в нём отсутствовали конкретные детали. Мои планы, вообще-то, даже и не планы вовсе, а ощущения, что надо сделать то или другое. Детали примазываются к плану позже, по ходу его исполнения.
Уже упоминавшийся широкий план возник потому, что мне, наконец, дошло — никаких моих переводов Жомнир «сватать» не станет. Нигде и никогда. И неважно почему, главное — что это точно. И выходит что? Очень просто — взять вопрос публикации в собственные руки.
Чтобы идти таким путём, мне нужно забрать у Жомнира все мои переводы в тонких разнообложечных тетрадочках, что заштабелёваны где-то там, среди прочих бумажных кип, на стеллажах его архивной комнаты…
~ ~ ~
Я приехал в Нежин и объявил ему о своём намерении забрать мои чёрно-серо-беловики. Жомнир не возражал и ни о чём не спрашивал.
Он устроил застолье, потому что за эти годы я стал как бы дальним родственником в его доме. Бедный родственник, но иногда полезный, когда, например, переклеиваешь обои в гостиной…
Мы сели за квадратный стол, выдвинутый от стены в центр комнаты, и ели всё, что приносила из кухни Мария Антоновна. Мы пили крепкий сельский самогон. Жомнир увлечённо делился новостью про золотую пектораль большой художественной ценности, которую недавно раскопали в каком-то из степных курганов.
Когда тема раскопок исчерпалась, он спросил какие у меня отношения с Нежином, имея ввиду Иру.
Я с гордостью назвал эти отношения плодотворными, имея в виду тебя. Затем я осторожно спросил, как Ира.
— Что как?— ответил Жомнир.— Блядует по городу.
Разумеется, я располагал достаточно дедуктивной логикой для самостоятельного ответа на такой элементарный «как». И я бы мог вполне живо представить «как», если бы постоянно что-нибудь не отвлекало, типа «ой! гля какая там птичка непонятная!», или же «куда я тогда запроторил ту хрень… в четверг, кажется? точно помню, что что-то не мог найти в четверг, но что именно?» и тому подобное...
А и вот донаивничался, пока не схлопотал по носу, отечески-увещевательно. Ну, да, не совсем по носу, удар, в общем-то, пришёлся «под ложечку», но не нокаутировал настолько, как слова Иры, что «а у меня есть Саша», чем она и поделилась с моей сестрой Наташей, но та придержала информацию, пока не миновал бракоразводный процесс, как утешительный приз, скорее всего.
Но что меня изумило, даже поразило, фактически, что Жомнир буквально повторил ответ жлоба, которого я спросил про Ольгу, на Конотопском кирпичном… слово в слово, один в один…
Я поразился, но старался скрыть бушующий внутри меня самум: все они одинаковы!
— Так что ж мне теперь? Всю жизнь по одной и той же пустыне вкругаля шататься? Я, что ль, Моисей вам?!
— Товарищ Сухов не ори, пожалуйста. Гюльчатай токо-токо заснула.
— Извини, Петруха...
(...при всех различиях в образовательном и интеллектуальном уровне, когда нужно вышибить мозги соседу, мы хватаем старый добрый каменный топор...)
~ ~ ~
Когда пришло время выдвигаться на электричку, Жомнир сложил все тетрадки моих переводов в целлофановый пакет — плотный такой получился, увесистый, и пошёл провожать меня на вокзал. Самогон был ахх… ух, какой крепкий, но я помню, как электричка встала и с шипеньем распахнула двери на перрон.
Отклонив предложенную Жомниром помощь, я направился в круглый тоннель вагонного тамбура, окаймлённый никельным блеском дугообразных поручней по шатким сторонам. Ухватив левого, я поднялся внутрь, прошёл к противоположной, запертой двери, повесил пакет на головку поручня там. Последнее, что помню, был звук захлопывающейся двери за спиной.
Медленно приходя в себя, в постепенно всплывавшем вокруг меня тамбуре, я всё ещё держал головку поручня левой рукой, возле закрытой двери. Поезд стоял, тих и неподвижен, как и я, у четвёртой платформы Конотопского вокзала. Пассажиров не было, потому что, согласно расписанию, этот поезд отправляется на Хутор Михайловский через два часа после своего прибытия в Конотоп.
Вид пустого поручня, пониже моей стиснутой ладони, заставил меня окаменеть мышцами пресса и прекратить дыхание. На остальных трёх поручнях тамбура пакет тоже отсутствовал. Хряснув раздвижной дверью, я прошёл в вагон и посмотрел вдоль пустых багажных реек над окнами, затем вернулся в тамбур и выдохнул: ххуууу!
Мне не хотелось сидеть на кожзаменителе сидений пустой электрички. Через подземный переход и привокзальную площадь, я пошёл в парк Лунатика, на твёрдую, деревянную скамью.
Там я долго сидел без каких-либо мыслей, только время от времени видел себя в роли тупо застывшей статуи, возле поручня, пока они снимали с него целлофан. Кто?! Какая разница, не имеет значения… Кто бы ни был, добыча радости не принесла — полнейшая бесполезность. Разве что печку растапливать — хватит на несколько зим…
Отсидев около часа в контуженом состоянии, я вспомнил, что это день дежурства СМП-615 по охране общественного порядка, и побрёл в опорный пункт дружины, чтобы сидеть дальше — безучастно, молча, отстранённо.
И только когда пришёл мент, я понял что следует делать дальше: «Товарищ капитан, одолжите мне три рубля до следующего дежурства».
— Я рублями не одалживаю, только сутками ареста. Пятнадцать хватит?
Его ослоумие лишний раз подтвердило правильность возникшего плана…
На следующий день, три рубля мне одолжили в бригаде и, после работы, я поехал в Нежин. Там, в пятиэтажке преподавательского состава института в Графском Парке, я нашёл квартиру мило улыбающейся Нонны и сказал, что я потерял переводы Моэма, над которыми работал несколько лет. Теперь для их восстановления мне нужны оригиналы, все из которых собраны в имеющемся у неё четырёхтомнике. Не могла бы она?
С её всегдашней милой улыбкой, Нонна принесла книги, сложила в целлофановый пакет и протянула мне. От необъятной радости, сердце моё забыло стучать — спасибо!
~ ~ ~
— Как тебе это нравится, Мария Антоновна? Этот негiдник Огольцов потерял все свои переводы в электричке!
— А вот не надо было так поить бедного хлопца!
Мария Антоновна тоже не знала, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, проистекают от той недосягаемой сволочи, в непостижимо далёком будущем, которая слагает сейчас это письмо тебе, лёжа в палатке посреди тёмного леса возле журчащей мимо речки Варанда́…
"Привычка свыше нам дана,
Замена счастию она..."
Эти бессмертные строки великого классика без обиняков намекают, что на третью ходку они меня хапанули исключительно по привычке. Втянулись суки…
И, на этот раз, почти все в СМП-615 знали, что меня со дня на день прикроют.
Два года спустя, при случайной встрече на узкой тропке вдоль жел. дор. насыпи, позади спортплощадки инженерного техникума, этим знанием поделился со мной майор в отставке Петухов, тогдашний начальник отдела кадров СМП-615.
Без малейшего нажима, или наводящих вопросов с моей стороны, Петухов изложил, как мастер Ваня, чуть ни каждый день являлся в отдел кадров, чтобы позвонить психиатру Тарасенко о моих очередных отклонениях.
— Он сегодня утром пел. Может пора?
— Пусть поёт.
— Написал объяснительную записку стихами.
— Какую ещё записку?
— Он каску потерял, а я потребовал, чтоб написал объяснительную. Заберёте?
— Рано.
— Засунул свою рубаху в дыру панели перекрытия и раствором забил.
— Это самое оно! Проследите, чтоб не ушёл.
вверх-скок