Чтобы удержать Иру, мою Иру, чтобы она оставалась моей и только моей, я ступил на путь праведный. Начал жить правильной жизнью.
И поэтому каменщику Петру Лысуну требовалось на 2-3 часа меньше, чтобы поставить стены санузла. Нет деревянных закладных? А тебе оно нада? Плюнь и — клади стенку дальше. Плотники, когда придут дверь вставлять, чего-нибудь схимичат.
Перегородка положена с «пузом»? Ну и шо? Скажи «поедят!» и оставь, как есть. Придут штукатуры, решат вопрос накидом «грязи» потолще.
Но это неправильно. И потому моей специализацией в бригаде были гипсовые перегородки, а у Петра санузлы. Хотя это не догма, и всегда случаются моменты для общих «гоним-гоним!», и вынужденных рокировок.
. .. .
Да, на то, чтоб всё делать правильно, уходит больше времени, но и это ещё не всё, потому что, ступив на путь праведности, уже не можешь ограничиться пределами текущей жизни, тебя уже тянет исправлять неправильности совершённые в жизни прошлой, и тут уж без покаяния не обойтись...
~ ~ ~
Когда я пришёл в Общагу института, бывший первокурсник Сергей, из Яблунивки, уже доучивался на четвёртом и всё ещё жил в 72-й. Я вернул ему увесистый «English-Russian Dictionary» под редакцией В. К. Мюллера.
— Хо-хо! А это откуда?
— Я у тебя украл.
После краткого замешательства, все присутствующие в комнате расхохотались, невольно поучаствовал и я.
(...что тут смешного? В своём рассказе «Jane», Моэм поясняет, что нет ничего смешнее правды…)
. .. .
А вот в библиотеке Клуба КПВРЗ никто не засмеялся, когда я вернул пару книг, украденных оттуда, и признался, что ещё одной не хватает. Я очень сожалею и готов возместить. Извините.
Они оприходовали неучтённо исчезавшие, от компенсации отказались, и даже не аннулировали мой формуляр.
Спустя две недели, отец начал мне выговаривать, что я веду себя как будто не того.
Он отставил указательный из кулака, и ожесточённо посверлил воздух, возле своего правого виска.
Я перевёл жест на феню Святого Писания: «Пойдите и возьмите Его, ибо Он не в себе».
— И опять херню сморозил! Заучился! Тебя за этим в институт посылали?
Тогда я понизил планку и перешёл на Украинский фольклор: «А когда батькова хата згорить, где воробьям ночувати?»
К сожалению, эта довольно известная притча не входила в багаж воспитателя. (Следующие полмесяца, или около того, пара коробков со спичками, что вечно валялись наготове возле плитки газового баллона на веранде, куда-то запропастились. Но потом всё устаканилось и вернулось на круги своя.)
— Мне перед людьми стыдно! Ты в трамвай зашёл и — застыл, как статуя, в окно уставился.
— Так мне что? Вдоль вагона чечётку бить?
— Нет! Просто будь как всё — «привет!—здорово!—как дела?». Не будь ты отщепенцем!
. .. .
И тут по Центральному Телевидению, в программе «Время», показали работника Центральной Библиотеки им. Ленина в Москве, который пришёл с повинной, что на протяжении ряда лет выносил ценные издания из архивного отдела. Под серым халатом своей рабочей формы.
Я понял, что не одинок, и кто-то ещё кается в неправильностях прошлой жизни. Ну, а его-то, что довело до праведничества?
— Шубовидная форма шизофрении.
Неожиданно войдя на кухню, я услыхал, как мой отец оглашает матери диагноз Тамары с 4-го километра под Черниговым, который, скорей всего, дошёл к нему благодаря посредничеству Иры…
. .. .
Однако впоследствии, Ичнянский колдун, после пары визитов туда моей сестры Наташи, сказал, что дело сделано, и я — в порядке.
Иру это обрадовало, но меня нет. Жизнь поскучнела. Затих мощный гул потока сознания, в котором приходилось выбирать правильную струю, как тем плотогонам, что спускают свои плоты по кипящим пеной рекам карпатских гор.
Меня окружила гладкая заводь. Я всё ещё мог видеть прорывы невозможного в мир повседневности — где все, такие же как все — но видел уже, как бы через ту самую пыльную решётку в романе Булгакова, которая отменяет пиратские бригантины среди неведомых морей. Пропал накáл и полнокровное биение сопричастности.
(...одно дело в натуре гнать плот через пороги, втискивая ступни ног в брёвна, что прядают в безумной пляске, всем ритмам вопреки, и совсем другой коленкор, если в любой момент можешь кликнуть кнопку ПАУЗА и заморозить всё, пока пивасика хлебнёшь...)
— Верните мне мою шизофрению! — с искренней грустью взмолился я к Наташе, но было поздно...
~ ~ ~
В Нежине, на перроне возле угла вокзала, где круглые двуличные часы выносились железной штангой подальше от настенной штукатурки, Ира и я ждали электричку в Конотоп. На ней была жёлтая кофта с рукавом на три-четверти, и день вокруг тоже был солнечный, хороший летний день. Ира улыбнулась мне и сказала: «Когда я стану плохой, ты меня такую помни, как вот сейчас, когда люблю тебя».
— Что ты мелешь? Ты не можешь стать плохой!
— Не спорь. Я знаю.
— Как ты можешь знать?
— Знаю. Я — ведьма.
Глаза её погрустнели, и неприметно лёгкая косинка вкралась в них. Совсем невесомая, как моя разочарованность, ведь я когда-то думал, что она — влюблённый дьявол, как в книге, которую я украл для Новоселицкого.
— Не переживай, — сказал я, — я ведь тоже ведьмак.
. .. .
Хотя какой из меня ведьмак? Самое большее полусонный чернокнижник…
К этой мысли меня подвела чёрная обложка «Феноменологии Духа» Гегеля, которую я купил в Одессе, а читал в нашем бригадном вагончике, оставаясь один на один с обеденными перерывами.
Ну ладно, «читал» — слишком громко сказано. Больше одной страницы за перерыв, я не мог осилить, и неизбежно засыпал…
Вот мне интересно, сам переводчик понимал, что он там ващще куролесит или переводил «недоумевающим умом»?
~ ~ ~
В том книжном магазине, в Одессе, её мне не хотели продавать. Две продавщицы переглядывались, тянули время. В тот момент, причина замешательства была предельно ясной, они ведь ждали, что за книгой в грубом чёрном переплёте придёт более подходящий чернокнижник, но теперь я даже и не знаю, что подумать…
Какая разница, кто что покупает в мире, где каждый, как все? Да я вас умоляю! — лишь бы план продаж выполнялся.
. .. .
Гегеля я держал в дальнем правом углу, в своём шкафчике. Они у нас без замков, однако из вагончика никогда ничего не пропадало. Ну, кроме дипломного значка, и книжки какого-то Московского литератора с бубенчиком (динь-динь!).
Я ту херню читал просто из чувства долга, поскольку взята из серванта тёщи, но на полпути был спасён сердобольным похитителем. И тогда я принёс «Феноменологию Духа», ну, как бы для эксперимента, проверить, может, и эту унесут. Так чёрта с два! Пришлось дочитывать до самого конца.
А в конце оказалось, что Гегель её вовсе не писал, а это какой-то Розенкранц конспектировал лекции философа. Потом он публиковал свои записи, чтобы их потом перевели на Русский, чтобы мне слаще спалось в вагончике нашей бригады. Вот и спасибоньки!
(...порою задаю себе вопрос, ну а сам лектор понимал о чём он ващще? Или просто нашёл заковыристый способ зарабатывать на жизнь жонглированием «вещью-в-себе», «вещью-при-себе» и прочими вещами в фривольных позах?...)
Но один абзац я понял досконально, это где Георгий Георгиевич дискурсивно показывает, что Немецкому каменщику для выполнения дневной нормы нужно съесть фунт хлеба и полфунта ветчины, тогда как его Французский коллега обходится гроздью винограда, на тот же объём работ, ещё и песни распевает, позвякивая кельмой.
вверх-скок
(..в газетных киосках не продают кодексов правильности, потому что они никому не нужны. Каждому и без кодексов известно, — когда он правильно поступил, а когда нет. Даже если твоя неправильность подпёрта тоннами оправданий, обоснований, а хоть и писаным законом, и все вокруг упорно тебя нахваливают: «Ай, молодец! Так и надо!», ты всё равно знаешь, про себя, что так совсем не надо было, так нехорошо, и будешь прав, потому что самого себя не обмануть — уж тебе-то известно, что правильно, а что нет.
Их хор пустых похвал утихнет, и они разойдутся кто куда, а тебе жить дальше, через отвращение к самому себе, и бесполезные попытки отделаться от угрызений или, может быть, глушить их в ещё более мерзких, но достохвальных неправильностях...
Сказать по чести, моё стремление к правильности основывалось на личном интересе: если я всё делаю правильно, то и в отношении меня не может случиться неправильного, это было бы слишком подло. Вот на что я рассчитывал. Эту тайную надежду я даже и не пытался тогда определять словами, а только лишь старался — что есть мочи — всё и всегда делать правильно...)