Его опущенные глаза проследили безмолвные извивы вен дубовой панели.
Красиво: эти изгибы, округлости, они привлекают. Пышнотелые богини, Венера, Юнона: мир восхищается округлостями. Можно посмотреть в музее библиотеки, расставлены в круглом зале нагими, богини. Способствует пищеварению. Им всё равно кто на них смотрит. Всё напоказ. Хранят молчание и ноль внимания на тупиц вроде Флинна. Допустим, у Пигмалиона c Галатеей, какие были её первые слова? Смертный! Знай своё место. Хлыщут нектар на пирах богов, золотые чаши, до краёв с амброзией. Не чета нашим шестипенсовым ланчам, варёная баранина, морковь да репа, бутылка на запивку. Нектар это, наверно, будто пьёшь электричество: пища богов. Если у женщины восхитительная фигура, значит божественно сложена. Прелесть бессмертных. А мы запихиваем еду в одну дыру и вываливаем через заднюю: еда, лимфа, кровь, дерьмо, земля, еда: необходимо питание, как двигателю горючее. А у них нет? Никогда не обращал внимания. Сегодня загляну. Хранитель не заметит. Уроню что-нибудь, наклонюсь подобрать и загляну есть ли у неё.
Капельно тихое оповещение поступило из его мочевого пузыря, пойти слить, или ещё подерж..? Нет, таки нужно. Уж так устроен человек, он осушил свой бокал до дна и направился, людям они тоже отдавались, ощутить по-человечьи, возлежали с любовниками людьми, юноша тешил её, во двор.
Когда стих звук его ботинок, Деви Бирн спросил из-за книги:
— А что он собственно такое? По страховой линии?
— Давно уже оставил,– сказал Носач Флинн.– Сейчас делает рекламу в НЕЗАВИСИМОМ.
— Обычно он неплохо выглядел,– сказал Деви Бирн.– У него что-то стряслось?
— Стряслось?– сказал Носач Флинн.– Ничего такого не слыхал. С чего это?
— Я смотрю, траур на нём.
— Да, ну?– сказал Носач Флинн.– А ведь точно. И я ещё спросил как у него дома. Ей-Богу, правда ваша. На нём траурное.
— Я никогда не выспрашиваю,– сказал Деви Бирн, чуткий,– когда вижу, что джентльмен в трауре. Зачем бередить боль.
— Но во всяком случае, это не жена,– сказал Носач Флинн.– Позавчера я его встретил на выходе из молочной жены Джона Нолана, ИРЛАНДСКАЯ ФЕРМА на Генри-Стрит, он нёс домой банку сливок для своей прекрасной половины. Она, таки, неплохо питается. Сдобная пышечка.
— Так он работает в НЕЗАВИСИМОМ?– сказал Деви Бирн.
Носач Флинн сморщил губы.
— Того, что ему перепадает от рекламы на сливки не хватит. Разве что на мясо.
— То есть, как это?– спросил Деви Бирн, отрываясь от своей книги.
Носач Флинн сделал быстролетные знаки в воздухе мельтешащими пальцами. Подмигнул.
— Он из этих,– сказал он.
— Да что вы говорите?– отозвался Деви Бирн.
— Вот то и говорю,– ответил Носач Флинн.– Древний вольный и славный орден. Свет, жизнь и любовь, ей-Богу. Они его подкармливают. Мне это говорил, ну,.. не скажу кто.
— Но правда ли?
— Очень даже отличный орден,– сказал Носач Флинн.– Подкатываются к тебе, когда дела твои совсем не в дугу. Я знаю одного, что хотел пролезть к ним, да только они до чёртиков недоверчивы. Ей-Богу, правильно делают, что не принимают женщин.
Деви Бирн улыбзевнукивнул, все сразу:
— Ииииихаааааааах!
вверх-скок