Роса садится. Не в пользу тебе, милая, засиживаться на том камне. Вызывает бели. И ребёночка не будет, если ему не хватит сил прободаться сквозь них. Да и мне можно геморрой заработать. Прилипчив, как летняя простуда—волдырь на губах. Хуже всего поцарапаться травой, или бумагой. Трение сидения. Похоже, на этом камне она сидела. О, милая малышка, не представляешь, до чего красивой ты смотрелась. Начинаю любить их, в этом возрасте. Зелёные яблочки. Хватай что дают. Пожалуй, только в такие моменты мы скрещиваем ноги, сидя. Ещё в библиотеке сегодня: те девушки-выпускницы. Счастливчики – те стулья под ними. Просто вечер так влияет. Они всё это чувствуют. Раскрываются, как цветы, знают своё время, подсолнухи, ерусалимские артишоки, в бальных залах, канделябры, бульвары под фонарями. Ночная налколния в саду Мэта Дилона, где я поцеловал её в плечо. А до чего ж тогда хотелось иметь её портрет в полный рост, масляными красками. И тоже был июнь, когда я ухаживал. Оборот года. История повторяется. Эй, утёсы и вершины, снова здесь я, вместе с вами. Жизнь, любовь, странствие вокруг твоего собственного мирка. А теперь? Печально, что хромоножка, но слишком жалеть не стоит. Они этим пользуются.
Теперь так тихо все на Тёрне. Дальние горы кажутся. Мы там. Рододендродоны. Наверно, я глупец. Ему вся мякоть слив, а мне сливовые косточки. Где я прошёл. Уж эта старая гора понавидалась. Меняются имена: и только. Любовники: ням, ням.
Теперь такой усталый. Вставать? О, погоди. Вытянула из меня все силы, маленькая негодница. Целовала меня. Моя юность. Не воротишь. Приходит только раз. Или её. Поехать туда поездом завтра. Нет. Возвращаться совсем не то. Как детишки, когда приходишь в гости во второй раз. Я хочу нового. Ничто не ново под луной. Почтовое отделение Долфинз-Барн. Ты несчастлив в своём? Шарады на Долфинз-Барн, в доме у Люка Дойла. Мэт Дилон и выводок его дочек, Тини, Этти, Флой, Мэйми, Лу, Хетти. Молли там же. В восемьдесят седьмом это было. За год до нашей. А старый майор всё заглядывал в свой стакашек с выпивкой. Странно, она единственный ребёнок и я единственный ребёнок. До того всё повторяется. Думаешь, что убежал и сталкиваешься сам с собой. Самый длинный окольный путь – кратчайшая дорога к дому. И как раз, когда он с ней. Цирковая лошадь, что ходит кругами. Мы представляли Рип ван Винкла. Рип: скрип двери. Ван: караван в песках. Винкл: жена Дойла, Вин, кланяться велела. Потом я изображал возвращение Рип ван Винкла. Она опёрлась на сервант, смотрела. Мавританский взгляд. Двадцать лет проспал в Сонной Долине. Всё изменилось. Забыт. Молодые состарились. Ружьё его изъела ржавчина от росы.
Ба. Что это тут летает? Ласточка? Летучая мышь, должно быть. Вот слепандырь – думает, что я дерево. Птицы не слышат запаха? Метемпсихоз. Верили, будто можешь стать деревом от тоски. Плакучая ива. Ба. Опять летит. Смешная побирушка. Где она живёт? На колокольне. Очень может быть. Висит ногами кверху, в священных благовониях. Скорей всего это её звон спугнул. Месса, похоже, кончилась. Аж сюда было слышно. Заступись за нас. И заступись за нас. И заступись за нас. Неплохо придумано, с повторением. Точь-в-точь реклама. Покупай у нас. И покупай у нас. Да, вон свет в доме священника. Их упорядоченное питание. Как я ошибся в расценке, когда работал у Томса. Двадцать восемь, на самом деле. И у них по два дома. У Габриела Конроя брат куратор. Ба. Снова. И почему это они выходят по ночам, как мыши? Они смешанной породы. Как пешеходные птицы, среди птиц. Что их отпугивет, шум или свет? Лучше сидеть неподвижно. Всё от инстинкта, как та птица в засуху чтоб дотянулась до воды на дне кувшина, набросала туда мелких камешков. Она будто человечек в плаще, с этими её крохотными ручками. Тонюсенький скелетик. Почти видишь их мерцание, вроде синевато-белым. Цвета зависят от освещения, когда смотришь. Уставься, к примеру, на солнце, как орлы, а потом глянь на ботинок – увидишь мутно-жёлтый круг. Охота на всё пришлёпнуть свою торговую марку. Например, тот кот сегодня утром, на лестнице. Цвета жухлой травы. Говорят трёхцветных не бывает. Неправда. Та полосато-белая с рыжеватым, в АРСЕНАЛЕ, с буквой эм на лбу. У тела пятьдесят различных оттенков. Тёрн совсем недавно, как аметист. Сверкание стекла. Вот как тот мудрец – как его звали? С его зажигательным стеклом. Ещё самовозгорание вереска. Спички туристов вне подозрений. Тогда как? Может, пересушенные стебли трутся один об другой, при ветре, и загораются. Или бутылочные осколки в папоротнике действуют, как зажигательные стекла под солнцем. Архимед. Вспомнил-таки! Память у меня ещё ничего.
вверх-скок