великие творения
                   былого

Ах!

Цвейт тщательно перезаправил свою увлажнённую рубашку. О Господи, этот хромоногий дьяволёнок. Начинает холодить и облипает. Побочный эффект не из приятных. Но ведь как-то ж надо избавляться. Им-то без разницы. А может и гордятся. Потом по домам, к детишкам и молочишку, и читают молитву на сон грядущий. Ну, а что в них такого, если глянуть без прикрас. Требуется декорация, грим, костюм, поза, музыка. Ещё и имя. Амуры актрисы. Нелл Гвинн, м-с Подвязпоясс, Мод Бренском. Занавес поднят. Серебристое сияние луны. Полураздетая девица с задумчиво-увесистой грудью. Приди желанный, поцелуй меня. Я всё ещё вся трепещу. Как это придаёт мужчине сил. В чём и секрет.

Неплохо я подковырнул, выходя с Дигнамовых. Сидр подзавёл. Иначе б я так не ахнул. А потом на песни тянет. Lacaus esant taratara.цитата из оперы Моцарта Допустим, я б заговорил с ней. О чём? Никуда не годный план, если не знаешь, как кончить разговор. Задаёшь вопрос, а в ответ задают другой. Неплохо в карете. Конечно, чудесно, когда скажешь "добрый вечер" и видишь, что она только этого и дожидалась: добрый вечер. О, но в тот раз, в темноте на Апиан-Уэй, я чуть не заговорил с м-с Клинч, приняв её за. Уюй! Девушка на Митс-Стрит в тот вечер. Вся та похабщина, что я заставил её повторять, но, конечно, всё переврала. Моя срока, она сказала. Трудно найти такую, что. Ах-о! Когда не отвечаешь на их зазывы, им, должно быть, ужасно неловко, покуда не обвыкнут. И поцеловала мне руку, когда я дал два шиллинга сверх. Попугаи. Нажми кнопку и птичка пискнет. Меня аж коробило от этого её "сэр". Ох, её рот в темноте! Ая-яй, женатый мужчина с незамужней девушкой! Вот в чём главная для них радость – отнять мужчину у другой женщины. Или, на худой конец, хотя бы послушать о таком. Меня не заманишь. Не падок на чужих жён. Подъедать с чьей-то остылой тарелки. Тот малый у Бартона, сегодня, выплёвывал обратно недожёванный хрящ. Французское письмо всё ещё у меня в блокноте. Куча неприятностей. Но может, ещё и доведётся – хотя вряд ли. Иди ко мне. Всё готово. Мне приснилось. Что? Самое трудное начать. А уж как изворачиваются, если это не по ним. Спросит, любишь ли ты грибы, потому что у неё однажды был знакомый джентльмен, который. Или начнёт выспрашивать что кто-то там хотел сказать, когда передумал и замолк. Всё же, если б я попёр прямиком. Сказать – я хочу: потому что ж и впрямь. И она тоже. Ещё обидишь. Потом заглаживать. Прикинуться, что чего-то до ужаса хочешь, но отказываешься ради неё. Это им льстит. Она, должно быть, думала о ком-то другом всё время. Ну и что с того? О чём-то же приходится, коли вложен разум: он, он и он. Весь фокус в первом поцелуе. Блаженный миг. Что-то в них вспенивается. Как сироп, видно по глазам – увильчивые. Первая мысль самая верная. Помнят его до смертного дня. Молли, лейтенант Малвей, что целовал её под мавританской стеной у садов. Пятнадцать, она мне говорила. Но груди у неё были развитые. Потом уснула, после банкета в Гленкри. Это когда мы приехали домой через Пуховую гору. Скрипит зубами во сне. Лорд-мэр тоже её приметил. Вел Дилон. Апоплектик.

Вон она, с ними смотрит, фейерверк. А мой-то фейерверк. Вверх, как ракета, вниз, как бревно. И детишки, близнецы, наверное, ждут, что же случится. Хотят повзрослеть. Одевают материну одежду. Ещё разберутся, что к чему в этом мире. И та смуглянка, с курчавой головой и негритянскими губками. Я так и знал, что она умеет свистеть. С таким-то ртом. Как Молли. Почему и та шикарная шлюха у Джанмета носила вуаль только до носа. Не могли бы вы, пожалуйста, сказать мне точное время? Я скажу тебе точное время в тёмной аллее. Каждое утро сорок раз повторяй: пер раб бра в бар, средство от толстых губ. И мальчонку ещё приласкала. Со стороны, всё до того видно. Конечно, они понимают птиц, животных, младенцев. По-своему.

Ушла по пляжу без оглядки. Не ждите такого удовольствия. Эти девушки, эти девушки. На пляже, нету их милей и краше. Красивые у неё глаза, чистые. Это скорей из-за белков, зрачки не при чём. Она знала, чем я тут? Ещё бы. Как кошка, что взобралась и сидит куда псу не допрыгнуть. Женщинам никогда не встречаются такие, как тот Вилкинс в школе, что рисовал картинку Венеры, вывесив всё своё хозяйство. Называется невинность? Кретин! Вот чья жена намается. Никогда не видел, чтоб они сели на скамейку с табличкой ОКРАШЕНО. Всё подметят. Заглядывают под кровать за тем, чего там и не было. Тянет их на жуткости. А ушлые, как иголки. Когда я обратил внимание Молли на мужчину возле угла Куффе-Стрит, думал ей понравиться, моментально выдала, что у него рука протез. И точно. Откуда это в них? Стенографистка подымалась по лестнице у Роджера Грина через две ступеньки, чтоб помелькать своими поднижниками. Переходит от родительницы к матери, к дочери, то есть. Врождённое. Милли, например, сушит свои платочки на зеркале, чтоб не гладить. Лучшее место для рекламы, чтоб уловить взгляд женщины, на зеркале. А когда я послал её к Прескотту за шалью для Молли, кстати, мне ещё надо ту рекламу, принесла домой сдачу в чулке. Умничка! Я ей ничего не сказал. А до чего мило она носит свёрточки. Заманивают мужчин, такие уловки. Ручку вздёрнет, помахивает, чтобы кровь отлила, когда покраснеет. От кого только учатся? Ни от кого. Меня чему-то няня научила. А что тут такого? Три года ей было, перед трюмо Молли, до нашего переезда с Ломбард-Стрит. Я класивенькая. Манипуся. Кто знает? В этом-то мире. Молодой студент. Но самостоятельная, не то что другие. Но эта, скажу я вам, штучка. Господи, я промок. Чертовка такая. Округлая икра. Прозрачные чулки в обтяжку, вот-вот лопнут, не то что та тетёха, сегодня. А. Е. Морщенные чулки. Или та, на Крафтон-Стрит. Белые. Вуй! Говяды до пят.