Корни Келехер ступил в сторону из своего ряда, пропуская провожающих топать мимо.
– Печальный случай, – начал м-р Кернан вежливо.
М-р Цвейт прикрыл глаза и дважды скорбно склонил голову.
– Все уже одевают шляпы, – сказал м-р Кернан. – Полагаю, нам тоже можно. Мы замыкающие. Кладбище коварное место.
Они покрыли головы.
– Их преподобный сударь отбарабанил службу как-то слишком наспех, вам не кажется? – сказал м-р Кернан с упреком.
М-р Цвейт отважно кивнул, глядя в проворные кровянистые глаза. Тайные глаза, тайные соглядотайные глаза. Масон, наверно: хотя кто знает. Опять с ним рядом. Мы замыкающие. В одной лодке. Наверно, ещё что-нибудь скажет.
М-р Кернан добавил.
– Служба ирландской церкви, как она ведётся в Монт-Жероме, проще и более впечатляюща, надо признать.
Для поддержания разговора, М-р Цвейт отметил различие языков.
М-р Кернан торжественно провозгласил:
– Я есмь воскресение и жизнь! Такое затрагивает человека до глубочайших уголков сердца.
– Безусловно, – сказал м-р Цвейт.
Твоё-то, может, и затронет, но что за дело малому в яме два с половиной на полтора метра пятками вниз от незабудок? Ему уже не затронет. Средоточие любовных чувств. Разбитое сердце. Насос, если уж на то пошло, перекачивает тысячи галлонов крови каждый день. В один прекрасный день – хрясь! тут тебе и крышка. Много их тут понавалено: сердец, печёнок, лёгких. Старые ржавые насосы: и больше ничего. Воскресение и жизнь. Раз уж ты умер, то умер. А эта идея насчёт Судного Дня. Выгрести их всех из могил. Гряди, Лазарь! А он поспел лишь пятым и потерял работу. Подъём! Последний день! И каждый малый шарит вокруг за своей печёнкой и гляделками, и прочим снаряжением. В то утро пособирал все свои прибамбасы. В черепе сикель пыли. Сто семнадцать грамм – сикель. Этрусская мера.
Корни Келехер подстроился к их шагу.
– Всё прошло по первому классу А, – сказал он. – Верно?
Он глянул на них своими тягучими глазами. Полицейские плечи. С твоим туралум туралум.
– Как положено, – ответил м-р Кернан.
– Правда ж? А? – сказал м-р Келехер.
М-р Кернан заверил его.
– Кто это там сзади с Томом Кернаном? – спросил Джон Генри Ментон.
Нед Ламберт оглянулся.
– Цвейт, – сказал он. – Мадам Марион Твиди, если знали, то есть знаете, сопрано. Она его жена.
– Как же, как же, – сказал Джон Генри Ментон. – Давненько её не видал. Красивая была женщина. Я танцевал с ней, погодите-ка, пятнадцать, не то семнадцать лет назад у Мэта Диллона. Было за что подержаться.
Он посмотрел назад через идущих.
– И что же он такое? – спросил он. – Чем занимается? Кажется, что-то писчебумажное? Однажды на вечеринке я, помнится, продул ему в шары.
Нед Ламберт улыбнулся.
– Да, занимался, – сказал он. –У Виздома Хелиса. Коммивояжером промакательной бумаги.
– Ради Бога, – сказал Джон Генри Ментон, – и что её дернуло выйти за такую мелочь? Она была тогда резвушкой.
– Таковой и остаётся, – подхватил Нед Ламберт. – А он занимается рекламными объявлениями.
Крупные глаза Джона Генри Ментона уставились вперёд.
вверх-скок