На бордюре перед домом Джимми Гери, могильщика, сидел старый бродяга, с ворчаньем вытряхивая землю и камушки из раззявившегося башмака грязно-коричневого цвета. Завершая жизненный путь.
Потом потянулись унылые сады, один за одним: унылые дома.
М-р Повер указал.
— Вот тут убили Чайлдза,– сказал он.– Последний дом.
— Точно,– сказал м-р Дедалус.– Жуткий случай. Сеймур Буш его вытащил. Убийцу брата. Такие шли разговоры.
— У суда не было доказательств,– сказал м-р Повер.
— Только косвенные,– сказал Мартин Канинхем.– На этом стоит закон. Лучше уж пусть избежит наказания виновный на девяносто девять процентов, чем засудят хотя бы одного невинного.
Они всмотрелись. Место убийства. Угрюмо проплыло мимо. Заколочено, нежилое, запущенный сад. Все пошло прахом. Невинно осужденный. Убийство. Отображение убийцы в глазу жертвы. Они любят читать про такое. Человеческая голова найдена в саду. Её одежда состояла из. Как она встретила смерть. За последнее время крайне. Орудием оказался. Убийца всё ещё отпирается. Улики. Шнурок. Тело будет извлечено для экспертизы. Убийство не скроешь.
Заточён в этом экипаже. Ей может и не понравится, если нагряну нежданно, не написав. С женщинами нужно осторожнее. Застукаешь раз на горячем, потом во всю жизнь не простит. Пятнадцать.
Высокая ограда Проспекта замелькала поперёк их взора. Тёмные тополя, редкие белые фигуры. Скульптуры пошли погуще, белые образы разбросанные средь деревьев, белые формы и фрагменты немо текли мимо, воздев в воздух запечатлённые жесты безнадёжья.
Ободья заскребли о мостовую: стоп. Мартин Канинхем протянул руку и, вывернув ручку двери, распахнул коленом. Сошёл. М-р Повер и м-р Дедалус следом.
Теперь переложим это мыло. Рука м-ра Цвейта расстегнула задний карман, поспешно, и перенесла облипшее бумагой мыло во внутренний карман для платка. Он выступил из экипажа перескладывая газету, что всё ещё оставалась в другой руке. Скудные похороны: катафалк и три экипажа. Ни малейшего сравнения. Процессия с венками, золотые позументы, месса, реквием, прощальный залп. Показуха смерти. За последним экипажем стоял разносчик со своей тележкой пирожков и фруктов. Сладкие эти пирожки, слипаются: пирожки для покойников. Бисквиты собачья радость. Кто их ест? Провожающие на выходе.
Он последовал за участниками, шагая позади м-ра Кернана и Неда Ламберта. Корни Келехер, стоявший у открытого катафалка, достал два венка. Один протянул мальчику.
Куда запропастились те похороны ребёнка?
Упряжка лошадей с тяжелым мерным топотом прошла от Финглас-Роуд, в похоронном молчании таща кряхтящую телегу с уложенным на неё гранитным блоком. Возница, идущий во главе, отсалютовал.
Теперь гроб. Опередил нас, хоть и покойник. Лошадь оглядывается на него из-под своих плюмажных перьев. Тусклый глаз: хомут тесен, передавливает вену на шее, или ещё какая напасть. А они сознают что возят сюда каждый день? Наверно, двадцать или тридцать похорон ежедневно. Да ещё Монт-Жером для протестантов. Во всём мире ежеминутно где-то похороны. Ссыпают их туда повозками на удвоенной скорости. Тысячами, каждый час. Чересчур расплодились.
Проводившие вышли из ворот: женщина и девушка. Гарпия с костлявой челюстью, мёртвая хватка, шляпка перекособочилась. Замурзанное, зарёванное лицо девушки, держит женщину под руку, выжидая сигнал разрыдаться. Рыбье лицо, бескровное и сизое.
Плакальщики взяли гроб на плечи и понесли в ворота. Мёртвый вес куда тяжелее. Чувствовал себя отяжелелым, выбираясь из ванны. Сперва покойник, потом друзья покойного. Корни Келехер и мальчик несут свои венки. Кто это там рядом с ними? А, шурин.
Все пошли следом.
вверх-скок